Я еще отпила вина. Про мою охоту Таркину знать не обязательно.
– А потом отцу снова улыбнулась удача… Он сумел выбиться из нищеты. Я в то время уже жила в Притиании.
У меня сдавило сердце. Казалось, вместо клубники я проглотила кусочки морского стекла.
– И знаешь, бывшие друзья отца, которые палец о палец не ударили, чтобы помочь ему в тяжелые годы, которые злорадно наблюдали, как мы голодаем, вдруг поспешили возобновить с ним дружбу. Нас пугали чудовищами Притиании. Но уж лучше притианские чудовища, чем те, кто обитает по другую сторону стены. Там нет магии. Там нет многого, что есть здесь. И деньги там решают все.
Таркин кривил губы, раздумывая над моими словами.
– Если бы разразилась война, ты бы стала защищать вероломных друзей своего отца?
Он задал опасный вопрос. Вопрос с подвохом.
– Я бы защищала отца и двух моих сестер, которые живут вместе с ним. Что же касается этих лизоблюдов и напыщенных пустышек… Я не буду сожалеть, если их мир рухнет.
Мне вспомнилась семья жениха Элайны, исходящая ненавистью к Притиании.
– В Притиании тоже есть те, кто мечтал бы уничтожить существующий порядок вещей. Например, упразднить дворы.
– Это как? Избавиться от верховных правителей?
– Возможно. Но основные усилия бунтовщиков направлены на то, чтобы лишить фэйцев привилегий, которыми они наделены с минуты рождения. У фэйри таких привилегий нет. Даже само слово «фэйри» кажется бунтовщикам оскорбительным. Возможно, ты идеализируешь Притианию и не знаешь, что нравы нашего мира куда более похожи на ваши, чем кажется. Есть дворы, где последние слуги из числа фэйцев имеют больше прав, чем самые богатые фэйри.
Я вдруг вспомнила, что мы с Таркином беседуем не наедине. Плавучий дворец был полон гостей с острым фэйским слухом.
– А ты согласен с этими бунтовщиками? Нужно ли менять сложившееся положение?
– Я еще очень молодой верховный правитель, – сказал Таркин. – Мне едва восемьдесят исполнилось.
«Значит, когда Амаранта захватила власть, ему было тридцать», – подумала я. А Таркин продолжил:
– Возможно, другие назовут меня неопытным, даже глупым, но я повидал достаточно жестокостей, вызванных сословным происхождением. Я знал немало прекрасных фэйри, страдавших лишь оттого, что родились не на той сословной стороне. Даже внутри моих резиденций я вынужден сохранять правила, существующие испокон века. Когда фэйри работают, их не должно быть ни видно, ни слышно. Но я хотел бы однажды увидеть Притианию, где фэйри обладают правом голоса и иными правами. И чтобы так было везде, а не только в моих родных землях.
Я пристально вглядывалась в него, пытаясь заметить хоть малейшие признаки обмана и лицемерия. Но Таркин говорил то, что думал.
Я находилась у него в гостях, и мне предстояло его обокрасть. А если честно спросить его о Книге и попросить? Отдал бы он мне Книгу – или даже в нем слишком глубоко укоренились традиции предков?
– Что означает твой взгляд? – осторожно спросил Таркин, опуская мускулистые руки на золотистую скатерть.
Я ответила без обиняков. Он же хотел утром, едва мы появились, услышать мой откровенный ответ.
– Я думаю о том, что тебя было бы легко полюбить. И еще легче назвать своим другом.
Он улыбнулся мне – искренне, во весь рот.
– Я бы не возражал против того и другого.
Легко, очень легко влюбиться в доброго, заботливого мужчину.
Но в этот миг я повернула голову в сторону Риза и Крессэды. Принцесса Адриаты почти перебралась к нему на колени. Ризанд улыбался, как кот, его палец чертил круги на тыльной стороне ладони. Крессэда покусывала губу и сияла. Я посмотрела на Таркина и вопросительно подняла брови.
Он поморщился и покачал головой.
Я надеялась, что Риз с принцессой отправятся в ее покои и мне не придется слушать, как они развлекаются в постели… Усилием воли я оборвала эту мысль.
– Я давно не видел Крессэду такой… живой.
Мои щеки покраснели. Наверное, от стыда. С чего это мне стыдно? Из-за желания задушить Крессэду без каких-либо причин? Ризанд меня подкусывал и поддразнивал, посмеивался надо мной. Но он никогда не пытался меня соблазнить своими пристальными взглядами, полуулыбками – словом, всем своим арсеналом иллирианского высокомерия.
Когда-то такой же дар был и у меня. Я насладилась им сполна, сражалась ради него, а потом его же и разрушила. И Ризанд, если учесть все, что он сделал и чем пожертвовал… Он заслуживал кусочка счастья, как и Крессэда.
Даже если… даже если мне на какое-то мгновение захотелось самой получить этот кусочек.
Я хотела снова ощутить то, что чувствовала когда-то.
Но чувствовала лишь… одиночество.
Я вдруг поняла, что одинока давно. Очень-очень давно.
Риз наклонился, слушая слова Крессэды. Ее губы касались его уха, а пальцы ее руки как бы сами собой переплелись с его пальцами.
Меня ударила не печаль, не отчаяние и даже не ужас, а ощущение, насколько же я несчастна. Удар был резким, наотмашь. Я вскочила на ноги.
Глаза Риза скользнули по мне, словно он наконец вспомнил о моем существовании. Однако на его лице ничего не отразилось. Ни малейшего намека, что связующая нить поведала ему о том, до чего мне паршиво. Сейчас мне было ровным счетом наплевать, есть у меня в мозгу заслоны или нет. Возможно, Риз мог читать меня, как открытую книгу. Но его сейчас такое чтение не занимало. Через мгновение он снова посмеивался над словами Крессэды, а та придвигалась все ближе.
Таркин тоже встал, внимательно глядя на меня и Риза.
Я была несчастна. Нет, не сломана. Но несчастна.
Все это просто эмоции. Но лучше хоть такие эмоции, чем нескончаемая пустота и ужас, порожденные ежедневной борьбой за выживание. Как же глубоко они сидели во мне.
– Мне нужно на свежий воздух, – сказала я, хотя вокруг было предостаточно свежего воздуха.
Меня раздражали золотистые огни, снующие гости… Я хотела отыскать укромный уголок, где можно побыть одной. Моя миссия от меня никуда не денется и не пострадает, если я несколько минут проведу наедине с собой.
– Может, составить тебе компанию? – спросил Таркин.
Я посмотрела на верховного правителя Двора лета. Я ему не соврала. Полюбить такого мужчину, как он, было бы легко. Но я сомневалась, что даже после всех тягот и ужасов, пережитых Таркином в Подгорье, он сможет понять темноту, поселившуюся в моей душе. Возможно, поселившуюся навсегда. Эту темноту породила не только Амаранта, но и годы моей отчаянной, голодной смертной жизни.
Но вряд ли он поймет, что доля язвительности и беспокойства останется со мной навсегда. Я могу мечтать о спокойствии, но не об удобной, уютной клетке.
