– Можно, я к вам присяду? Вы говорите по-английски?
Лика уже видела её на конференции; не запомнить её было сложно: огромная, под два метра ростом, костистая, как лошадь, девяностолетняя негритянка в сером свитере грубой вязки. В элегантном интерьере барнардского университета она выглядела донельзя странно – как революционный матрос в Зимнем дворце. Лике не очень хотелось вступать с ней в разговор – на секции эта тётка произвела на неё неприятное впечатление, – но не пошлёшь же её без повода. Из вежливости Лика промычала что-то неопределённое, но её визави вполне этим удовлетворилась. Немедленно плюхнув зад на диван рядом с Ликой, она светски поинтересовалась:
– Решили не ходить на эти заседания?
Лика снова хмыкнула нечто, что должно было изображать ответ. Она всё ещё злилась, что ей помешали читать. Как некоторые люди не понимают, что чтение – процесс интимный, может быть, более интимный, чем секс, потому что в сексе всё же участвуют двое, а чтение возможно только наедине с собой? Однако старуха восприняла издаваемые ею звуки как готовность к задушевному общению.
– И правильно, – сказала она, сгорбившись на слишком низком для неё диване и охватив руками колени в засаленных чёрных брюках. – Что тут интересного? Тоска, даже поговорить не с кем толком. Кругом одни дайконы.
Лику передёрнуло. Она слышала, что некоторые за глаза называют барнардцев дайконами – вульгарный намёк на их традиционный локон, в котором кому-то примерещилось сходство с хвостиком редьки. Но в её кругу это было не принято, и она не помнила, чтобы при ней кто-то так выражался вслух. Она почувствовала себя так, будто ей предложили чашку с отпечатками чужой помады.
– Майя, – представилась негритянка. – Майя Лоуренс.
Не отвяжется, поняла Лика. И вместо того, чтобы представиться в ответ, спросила:
– А вы пробовали с ними поговорить?
– Хм, – Майя дала понять всем своим видом, что обижена на столь неостроумную шутку. – Тут даже английского никто не знает. Изволь объясняться на маори. А держат-то себя с каким гонором! Изо всех сил хотят доказать, что у них цивилизованное общество. А на самом деле – обыкновенные феодалы.
– И что? – без всякого интереса спросила Лика, полагая, что этим достаточно поддерживает разговор. Для Майи этого было более чем достаточно.
– Как – что? Это же чистейший родоплеменной авторитаризм! Они не имеют никакого представления о правах и свободах личности. До сих пор исповедуют такой маразм, как кодекс чести. Им косичка на голове дороже человеческой жизни.
Лика улыбнулась, подумав о Лаи. «Человек – понятие свободное», – всплыла в памяти его пьяная оговорка. Интересно, как представляют себе свободу барнардцы?
– Вы зря смеётесь, – запальчиво произнесла Майя. – Вы знаете, что они могут зарезать того, кто дотронется до этой их косички?
– Знаю, – Лика по-прежнему ничего не могла поделать с улыбкой.
– Ну, это вы, очевидно, по молодости не воспринимаете такие вещи всерьёз. Как, по-вашему, можно нормально общаться с дайконом, зная, что у него в сапоге складной меч?
– Не знаю, – улыбаясь, ответила Лика. Первый раз с начала разговора она соврала.
– Вот то-то! С феодалами невозможно общаться. Думать, будто с ними можно найти общий язык – либеральная бредятина, которой место в музее двадцатого века. Вся эта их вежливость – сплошное лицемерие. Они будут принимать вас, как герцогиню, а относиться к вам, как к животному. А в каком положении у них женщины? Вы знаете, что у них многожёнство и нет развода? У них братья мужа имеют право спать с женой! А как вам понравится государственная проституция?
«Не нравится – не занимайтесь», – чуть было не ляпнула Лика, вовремя удержавшись в рамках приличий. Хоть бы Виктор не вздумал объявиться именно сейчас… Она даже вздрогнула, когда в поле зрения появились барнардские шнурованные сапоги. Но они принадлежали Патрику.
– Извини, что задержался, – сказал он. – Майя, я похищаю у вас мою коллегу. Нам некогда.
Лика не имела ничего против того, чтобы быть похищенной. Когда они отошли на безопасное расстояние, она спросила:
– Ты её знаешь, что ли?
– Не собирался знать, но пришлось, – рассмеялся Коннолли. – Ведьма с присвистом, вот что она такое. Динозавр гарвардского феминизма. Между прочим, защитница животных.
– Я так и подумала.
– Ну её к чертям собачьим. Мне только что позвонил Вик. Он в гостинице. Хочет, чтобы мы к нему приехали. Похоже, он нарыл что-то важное.
Лика не успела опомниться, как воздушное такси уже домчало их до отеля. Едва они вступили в фойе гостиницы, у Коннолли зазвонил телефон.
– Да, – сказал ирландец. – Слушаю. Вик, это ты? Мы внизу, у входа в бар. Подходи, выпьем чего-нибудь.
Лаи подбежал через пару минут. Его глаза лихорадочно блестели. В руках у него была лопата, странно смотревшаяся при его парадном костюме, и персонал отеля удивлённо оглядывался на него.
– Не время пить, – задыхаясь, проговорил он. – Идёмте!
– Вик, ты рехнулся, – убеждённо сказал Коннолли. – Что ты намерен делать?
Лаи взглянул на него, как на полного идиота.
– То, что делают лопатой. Копать! Археологи мы или нет?
Он помчался бегом через фойе, к стеклянным дверям, выходившим в парк. Лика и Патрик кинулись за ним. Лаи бежал, не разбирая дороги, через газоны и цветочные бордюры. Возле статуи Науита он резко затормозил, так что Коннолли едва не налетел на него. Сверкая глазами от возбуждения, он вонзил лопату в гравий дорожки.
– Виктор! – на Лику волной накатил страх. – Вы и правда ненормальный. Что, если это опасно?
Лаи расхохотался – металлическим смехом джинна из лампы.
– Если это то, что я думаю, оно для меня не опасно.
Увесистый шлепок гравия обрушился на газон, в воздух взметнулась пыль. Вокруг них начала собираться толпа. Раздавался возмущённый гул. Двое карабинеров в фиолетовой форме уже протискивались по направлению к Лаи. Завидев их приближение, он сжал лопату в левой руке, а правой выхватил из сапога складной меч. В воздухе сверкнуло раскрывшееся лезвие.
– А-тии! – крикнул он. – Атх ои-у-миир Фаома Лаи!
Карабинеры замерли в двух метрах от него, опустив оружие. Он сурово сказал им ещё несколько слов, убрал меч и снова всадил лопату в дорожку. Он копал с молчаливой яростью, разбрасывая песок. Потом все услышали это. Удар лопаты о что-то твёрдое.
Лаи облизал губы и отшвырнул лопату. В своей совершенно неподходящей одежде, в шортах и нарядной белой рубахе, он рухнул голыми коленями на разрытый гравий и руками принялся разгребать грунт. Никто вокруг него не шелохнулся. Обламывая ногти, Лаи вытащил из ямы тяжёлый овальный предмет в керамической оболочке. Он поднял его обеими руками над головой.
– Тай-о, – сказал он.
