Озверелая от натиска толпы стража, стоящая сплошной стеной, то и дело тыкала в толпу тупыми концами копейных древок. В ответ летели проклятия и плевки, что, учитывая состояние здоровья значительной части собравшихся, могло иметь плачевные последствия для солдат. Большинство стражников замотали нижнюю часть лица тряпицей, оставив открытыми лишь глаза и уповая на то, что на сей раз сифилис, или какая другая зараза их минуют.
Раздолье было лоточникам и карманникам. И те, и другие самым бессовестным образом вытягивали сбережения из карманов зевак, только первые делали это куда артистичней вторых. Чего только не предлагалось собравшемуся люду – и толчёные зубы эллорских драконов, помогающие при мужском бессилии, и невероятных размеров чёрный жемчуг, который пачкал руки сажей, а сам был не более, чем дешёвой стекляшкой. Предлагали нетупящиеся ножи, эссенции вечной молодости, качественные подштанники, которые специально шились для императорской армии, но по страшному блату достались торговцу с честными глазами. И это, конечно, кроме всевозможных лакомств, воды, вина, мяса и других яств, способных скоротать ожидание зрелища.
В общем, было видно, что население Шатра крайне любило подобные мероприятия, находя в них своеобразную отдушину от своей серой, унылой жизни. Кроме того, ничто так не бодрит, как созерцание ближнего, которому ещё хуже, чем тебе. И надо отдать должное императорам Саррассы – они всегда давали то, чего так алкал народ. Хлеб и зрелища, зрелища и хлеб – опираясь на эти два глиняных столпа, колосс империи вполне уверенно пробирался сквозь многие и многие века.
За четверть часа до полудня с новой силой взревела медь нагревшихся на солнце труб, возвещая появление императора и его свиты. Словно судорога прошла по многоликой толпе – все устремили лица в сторону широкой улицы, ведущей со стороны Койфара, по которой и должен был прошествовать августейший повелитель. С удвоенной силой заработали древками стражи, расчищая проход процессии.
Выход императора был эффектен, словно он с триумфом возвращался из тяжёлого похода, а не направлялся к месту казни своих подданных. Каждый из приближенных правителя стремился быть не просто здесь, но быть на виду, ведь никому не хотелось, чтобы на него пала тень подозрения. Наверное, единственными, кто открыто демонстрировал свою неприязнь происходящему, были Кол и Каладиус. На их вытянутых лицах за милю читались раздражение и гадливость. И это несмотря на то, что лошадь Каладиуса шла бок о бок с лошадью Малиллы, а Кол двигался хоть и чуть поодаль, но тоже в первых рядах.
Император выглядел благодушным и довольным. Он благосклонно кивал своим верноподданным, иногда даже приподнимая руку в приветствии. В ответ летели здравницы и восторженные крики, глаза людей горели неподдельным восторгом. Самое интересное, что значительная часть собравшихся даже не представляла, по какому поводу и кого здесь сегодня казнили. Большинство простолюдинов связывали это с пожаром в порту, но объяснения выдвигались самые разные и невероятные. Ясно было лишь, что казнят каких-то очень уж провинившихся преступников, а это значит, что чернь ждёт занимательное зрелище.
Заняв место на специальной деревянной ложе, пристроенной к одному из зданий на постоянной основе, император кивнул распорядителю казни. Тот воздел к небу церемониальный жезл, обитый кроваво-красным бархатом, и громко возвестил:
– Его императорское величество, солнцеликий властелин и император Великой Саррассанской империи Малилла повелевает начать экзекуцию! Ввести приговорённых!
Все взгляды обратились в сторону улицы, ведущей к тюрьме. Толпа подалась вперёд, и стражники вновь принялись восстанавливать порядок, не давая запрудить последний путь смертников. Через несколько томительных минут вдали послышался свист, вой и улюлюканье. Это означало, что повозки с осуждёнными приближаются к площади, а зеваки привычно злорадствуют над сидящими в этих повозках, от всей души уповая на то, что они никогда не окажутся на их месте.
Мерзкий шум толпы приближался, чуть опережая самих виновников этого своеобразного торжества. Вот уже даже знатные дамы, сидевшие в той же ложе, что и его величество, хищно подались вперёд, с нетерпением ожидая увидеть повозки с приговорёнными. И они наконец появились – несколько ползущих друг за другом обычных крестьянских телег, жидко застланных соломой, в которые были впряжены флегматично взиравшие на окружающий хаос волы.
Толпа же просто бесновалась. Самые ярые зрители уже даже принимали участие в действе – в несчастных смертников летели плевки, гнилые фрукты, комья грязи и даже камни. Наверное, не будь двойной цепи стражников, толпа в мгновение смяла бы несчастные повозки, превратив находящихся в них людей в кровавые лоскуты, ведь участвовать всегда интереснее, чем смотреть. Но стража не дремала, вовсю работая уже не древками копий, ибо это было теперь невозможно, а толстыми короткими дубинками, метя иной раз прямо в оскаленные зубы исступлённо вопящих морд. Однако обладатели этих самых морд будто бы даже и не обижались, воспринимая это как должное, как часть представления. Утирая разбитые губы, они набирали в рот побольше слюны, смешанной с кровью, чтобы выхаркнуть её в сторону медленно проезжавших телег.
Целый десяток телег въехал на площадь. К ним тут же бросились помощники палачей, подхватывая лежащие в них едва живые тела. Их пытались ставить на ноги, но мало у кого из допрошенных с пристрастием хватало сил – физических и душевных – чтобы на них устоять. Тогда помощники по двое обхватывали несчастного, словно перепившего в кабаке товарища, и волокли его ближе к ложе императора, где им надлежало выслушать приговор.
Хищное многоглазие толпы горело от предвкушения – такие массовые казни были редкостью, так что можно было ожидать увидеть поистине великолепное разнообразие способов лишения человека жизни. Надо сказать, что император Малилла в подобных случаях лично указывал – кого и каким способом будут казнить. Словно гурман, сладострастно выбирающий среди множества блюд наиболее искушающие, правитель Саррассы иногда мог часами засиживаться с пергаментом в руках, увлечённо записывая виды казней для предстоящей экзекуции.
И вот все приговорённые предстали пред глазами императора. Помощники придерживали их, стоящих на коленях, хотя многие почти в беспамятстве обвисли в руках подмастерьев-заплечников.
– Его императорское величество, солнцеликий властелин и император Великой Саррассанской империи Малилла обвиняет стоящих пред ним злодеев в величайшем преступлении, которое только может быть замыслено человеком – заговоре против своего правителя! – провозгласил распорядитель. – Я, аль’Корпа, императорский распорядитель казней, присягаю пред собравшимся здесь народом Саррассы в том, что все эти люди виновны в данном преступлении, и что вина их полностью доказана. Я обвиняю их в том, что они замыслили убить нашего великого императора и всю его семью, чтобы возвести на императорский трон злодея Паториуса.
При этих словах по толпе пробежали вздохи и ропот. Так вот, оказывается, что привело на эшафот столь разношёрстную компанию.
– Вы видите, почтенные граждане империи, что гниль измены глубоко поразила чудесный плод нашей великой державы. И сегодня мы с прискорбием, присущим всем человеколюбцам, будем вынуждены иссечь эту дурную плоть, дабы она не поразила здоровую. Выслушайте же вы, добрые подданные его императорского величества, приговор вместе с этими несчастными, и посудите – мог ли он быть ещё хоть на толику мягче?
