– Нам можно пока уйти, – нехотя вставая, проговорила Мэйлинн. – Сегодня Башня будет открываться весь день. А затем я начну ритуал единения.
Каладиус и Мэйлинн словно бы поменялись ролями. Теперь он глядел на неё с немым восхищением и удивлением человека, понимающего, что рядом с ним находится кто-то, кому ведомо куда больше, чем ему. Некоторая растерянность появилась в его взгляде, тогда как взгляд Мэйлинн, напротив, стал совершенно безмятежным и отстранённым.
Все четверо мужчин, включая Бина, стояли на побережье, до сих пор ошалело глядя, как над островом постепенно возникает гигантский фантом.
– Получилось! – завидев Мэйлинн, воскликнул Кол, но в голосе его почему-то прозвучали вопросительные нотки.
– Получилось, – кивнула лирра.
Отсюда, с побережья, Башня выглядела ещё грандиозней. Интересно было бы взглянуть на неё с корабля – как бы это выглядело? Башня покрывала бы собой почти весь остров? А, может, она и не видна была бы никому, кроме них?
– Какая здоровая… – не скрывая благоговения, проговорил Бин. – И откуда она тут взялась?
– Насколько я теперь поняла, Башня всегда здесь, в нашем мире, – проговорила Мэйлинн, и все взгляды тут же оказались прикованы к ней. – Я не очень понимаю, что это значит, но, похоже, Башня прячется в промежутках между секундами.
– Как это? – озадаченно спросил Кол.
– Я и сама не знаю, – несколько растерянно ответила Мэйлинн. – Просто вот эта формулировка словно сама пришла ко мне.
– Возможно, я понимаю, что это значит, – улыбнулся Каладиус. К нему, похоже, возвращалась былая уверенность. – Башня прячется не только, и не столько в пространстве. Она прячется во времени.
– Вам, наверное, кажется, мессир, что вы всё понятно объяснили… – буркнул Кол.
– Что ж… – усмехнулся маг. – Вот вам пример. Вы видите здесь Биалла Пивилийского?
– Конечно нет, – не понимая, к чему клонит волшебник, ответил Кол. – Он давным-давно умер.
– Но он был здесь, – продолжал Каладиус. – Возможно, стоял ровно на том же месте, на котором сейчас стоите вы, друг мой. И единственное, почему мы его не видим – это разница во времени. Так и Башня. Она, вероятно, может перемещаться не только в пространстве, но и во времени. Поэтому её и не было видно, хотя она, опять же, стояла тут около пяти тысяч лет назад.
– Боюсь, я всё равно ничего не понял, – махнул рукой Кол. – Да, собственно, это и не моего ума дело. Главное – у нас получилось! Признаюсь, что всё это время, хотя я и верил Мэйлинн, и верил в успех, но где-то в уголке сознания всё равно жила малюсенькая мыслишка: а вдруг ничего не получится?
По лицам присутствующих было видно, что подобная мысль посещала не одного Кола. А лицо того же Бина выражало такое изумление, словно он до сих пор не верил в происходящее.
– Так, значит, Башня уже тут? Или, как и у того философа, она ещё ненастоящая? – поинтересовался Варан.
– Она – настоящая, но не материальная, – пояснила Мэйлинн. – Я всё равно ещё ничего не понимаю пока – ведь если она материализуется полностью – она же раздавит половину острова… Или, может, она просто уменьшится со временем?
– Что ж, – проговорил Каладиус. – Лишь время ответит на наши вопросы. А пока – нам придётся научиться жить рядом с этим чудом. Чем скорее мы перестанем обращать на неё внимание, тем лучше. Так что – не заняться ли нам делом?
С этим трудно было не согласиться, так что все дружно принялись за перетаскивание вещей. Даже Бин бросил свою снасть (кстати, на берегу уже билось несколько довольно крупных рыбин). И даже Мэйлинн взялась помогать, хотя было видно, что мысли её уже где-то не здесь. Она против воли постоянно поднимала голову, глядя на густеющий силуэт Башни. Каждая попытка её разговорить оканчивалась полнейшим фиаско. Если речь касалась Башни, то она ещё могла фокусироваться на вопросах и что-то отвечать, в остальных же случаях она отвечала невпопад, а то и вовсе будто бы не слышала вопросов.
– Вам будет лучше отправиться к источнику, дорогая, – наконец мягко предложил Каладиус. – Я вижу, что Башня уже зовёт вас к себе. Мы тут справимся и без вас, а ваш труд теперь будет куда тяжелее нашего.
Благодарно кивнув, Мэйлинн молча направилась вверх по ручью. Друзья с некоторой печалью смотрели ей вслед. У Бина сердце и вовсе разрывалось – ему казалось, что лирра не просто уходит от них ближе к Башне, а уходит из их жизни, что её дорога теперь будет лежать отдельно от их дорог. Никогда ещё Мэйлинн не казалась такой чуждой, такой отстранённой. У Бина ещё с того разговора на берегу возникло неприятное ощущение, будто для неё они теперь стали существами более низшего порядка, словно бы домашними животными, которых безумно любишь, но не считаешь ровней себе.
Оставленный Шэдом скарб переносили в течение всего дня. Практически даже не делали передышек, словно пытаясь тяжёлой работой заглушить сосущую душу тоску. Тоска эта усугублялась всё нарастающим дискомфортом, который Каладиус объяснил настоящим штормом в возмущении – настолько мощным, что даже обычные люди очень остро его чувствовали. Разговаривать совершенно не хотелось – прозрачный силуэт Башни настолько довлел над всеми, что невозможно было избавиться от отвратительного ощущения, будто над островом нависла гигантская подошва великана, готовая вот-вот опуститься и раздавить всех людишек-муравьёв, что попадутся под неё.
До сих пор, когда Кол представлял себе этот день, он всегда видел его в более радужном свете. Ему представлялось, что от Башни будет исходить умиротворяющая, тёплая энергия, которая бальзамом будет литься на иссечённую временем душу легионера, привнося в неё покой и благодать. Но на деле всё оказалось не так. Тревожные эманации Башни, напротив, словно бередили старые раны, неотступно преследуя Кола. Ему вспоминалось очень похожее ощущение – когда под плотными слоями окровавленных бинтов жутко зудела заживающая рана, и не было никакой возможности её почесать. Так и сейчас – нечем было унять этот зуд в душе. Башня неожиданно предстала в образе врага, отбирающего у него самое дорогое, что было в жизни – Мэйлинн.
Варан молча таскал тяжёлые ящики, лишь поскрипывая зубами. Башня словно смотрела на него, не отрываясь, и это выводило из себя. Почему, если она такая Белая, как говорила Мэйлинн, – почему она такая жестокая? Почему Варан боролся с искушением пасть на колени и начать каяться, словно перед судьёй? Она словно давала понять, что он – лишний на этом острове. Все, собравшиеся тут, были героями, и лишь он, мастер Теней – злодеем. Хотелось бросить на землю этот треклятый ящик и надрывно, брызжа слюной, что-то орать прямо в лицо этой Башне. Что – Варан не знал, но хотелось бы что-то гордое и очень обидное. Если дальше будет только хуже – лучше бы ему было уплыть с Шэдом…
А Каладиус сражался с собственной памятью. Ему казалось, что все присутствующие, включая и находящуюся где-то у источника Мэйлинн, знают, что видел он тогда, в Шеаре. Что все с насмешливым злорадством ждут, когда же он попытается, словно площадной карманник, утащить у лирры её заслуженную награду. Более того, в нём сейчас словно спорили два человека, один из которых убеждал, что ему, Каладиусу, всё равно суждено поступить так, как он поступил тогда, в своих грёзах. Суждено, потому что такова его природа, природа великого мага, созидавшего своё величие на смертях и страданиях других. Другой Каладиус пытался спорить, чуть не плача от досады на то, что ему никто не хочет верить. Он убеждал, что сон, явленный ему Шуанном – не более, чем козни древнего демона-искусителя, и что он ни за что не причинит зла никому из тех, кто находится здесь. Но первый Каладиус лишь хохотал, слушая эти речи, хохотал горьким, разочарованным смехом.
