Переполненный чувств, бывший слепец, многократно облобызал руку своего «спасителя» (опять же во имя того, чтобы эта рука не соприкоснулась с его губами и зубами по другому, менее радостному, поводу) и, подмигнув своим товарищам-калекам, поскорее умчался прочь, размахивая «чудодейственной» десяткой.
Поражённые происшедшим на их глазах «чудом», калеки, кто на костылях, кто на тележках, в предвкушении «чудес», потянулись к «чудотворушке».
– Подай, добрый молодец, ради бога! – вновь жалостно заголосила толпа калек, хворых и юродивых. – Дай! Подай! Дай! Подай! Дай! Подай!
Поражённый необычным свойством обычных денег, добродушный Перебор вытащил всю пачку ассигнаций и стал раздавать деньги «сирым и убогим». И на его глазах стали твориться многочисленные чудеса: вот, ранее одноногий старик, схватив «пятёрку», вдруг отбросил костыли и, отвязав от пояса «ампутированную» нижнюю конечность, которую он, «в надежде на чудо, носил все эти годы с собой», пустился в пляс; вот однорукий попрошайка, получивший «трёшку» «на лечение», вынул из-за пазухи культю и, узрев, что на ней вмиг «отросла» кисть со всеми пятью пальцами и даже грязными нестриженными ногтями, помчался вслед за «одноногим» и «слепцом» отмечать «чудо». Даже от рваного рубля «паралитик с детства», замызганный мужичёк, вдруг вскочил со своей тележечки и, пожелав доброго здравия Перебору, заковылял в сторону ближайшего кабака. Короче говоря, вскоре вся паперть была освобождена потугами Перебора от своих постоянных «клиентов». Не знаю, надолго ли, ибо такое «свято место» пустым не бывает.
Когда деньги закончились, перед новоявленным «чудотворцем» остался стоять лишь один нищий, неопределённого возраста, с виду вполне нормальный (в смысле зрячий и с полным комплектом конечностей), только уж больно тощий и слегка косящий. В отличие от остальных «лапотно-рубаховых» попрошаек, этот был одет в засаленный халат восточно-асиятского фасона и обут в остроконечные растоптанные чувяки.
– Привет! – поздоровался нищий с Перебором.
– Здравствуй! – вежливо ответил Перебор.
– Кончились? – догадался нищий.
– Угу! – пожал плечами тоже обнищавший одним махом богатырь, однако, порывшись на всякий случай в карманах, нашёл пожалованную ему знахарем Ремулом Авраговичем, монетку, и протянул её собеседнику. – Вот, всё что осталось.
– Спасибо, не надо! – отвёл руку дающего попрошайка. – А ты откуда такой?
– Из деревни.
– Кто бы сомневался. А конкретней?
– Из Слякино… Грязанский уезд.
– О-о, это о многом говорит, – невольно улыбнулся нищий. – Значит из самой за… глубинки? В первый раз в городе?
– Угу.
– Понятно. А зачем пришёл, так, поглазеть, али по делу?
– К князю иду. Насчёт земли поговорить.
– А-а, слышал, слышал, – кивнул нищий, и Перебор с удивлением отметил, что быстро до столицы слухи о его «подвигах» докатились. Тем лучше, значит и князь уже, возможно, в курсе.
– Пойдем, провожу к княжескому терему, – дёрнул его за рукав тщедушный собеседник, – а то заплутаешь среди хором боярских, подумают что тать, ещё собак натравят.
Перебор от помощи гида не отказался, но про себя усмехнулся, мол, с таким провожатым их обоих скорее собаками потравят.
– Не натравят, – словно прочитав его мысли, спокойно ответил провожатый. – Меня здесь все знают. Я же блаженный. Когда настроение есть, я им порчи снимаю, судьбу счастливую предсказываю…
– Ишь ты, ты и мысли читаешь? – вскинул бровь Переборушка.
– Твои, можно сказать, да, – почти и не хвастаясь, отозвался нищий. – Ты чересчур простой и добрый. Этого у тебя даже слишком много, понимаешь, перебор.
– Ух, ты! И имя моё знаешь?! – остановился Перебор в изумлении.
– В смысле? – настала очередь нищего вздёрнуть бровями.
– Ну, меня так и звать Перебор! – пояснил наш герой. – Для друзей, Переборя. Можно просто – Боря.
– А-а, ну да, ну да, – осмыслил слова Перебора нищий и ухмыльнулся. – Я думаю, сработаемся.
После кратковременной остановки колоритная парочка продолжила путь к княжескому терему.
– А тебя как звать-величать? – вспомнил, что пора бы и познакомиться с провожатым, Перебор.
– Савко, – представился нищий. – Местный блаженный. На рунийский манер меня так здесь называют. А по пачпорту Саван Басманов. Саван, сын Басмана, внук Басмачи, правнук Баскака, праправнук Батискаф…
– Э-э, стоп! – перебил его Перебор, не желая выслушивать родословную до семнадцатого колена. – Так ты что, мангало-шампурин, что ли?
Перебор вновь остановился, но в этот раз ещё и нахмурился.
– Ну, что значит мангало-шампурин, – развёл руками Саван-Савко. – Не отрицаю, в роду были ордынцы, но это когда было. А по материнской, да и вообще по женской линии, у нас все сплошь женщины с рунийских селений. Ещё от пра-пра-праааадеда, с первого набега повелось. Нынче же наш древний род давно ассимилировался здесь. Мы тут почти обрунились. От ордынских корней у меня только глаза дальневосточные остались, да аль-халат фамильный.
– А-а, ну это другой разговор, – «переварил» Перебор сказанное «ассимилированным» Савко и махнул рукой. – Пошли уж. Встали тут как два тополя.
Пошли они дальше, думая каждый о своём, но периодически ловя себя на мыслях, что неспроста эта их встреча, ох неспроста. Так, в полном молчании они и достигли княжеских палат.
– Всё, пришли, – сказал Савко с ордынскими корнями и подтолкнул внезапно заробевшего Перебора. – Иди, иди, там, таких как ты уже полна коробочка.
Пожав руку провожатому и собрав свои силы воли и духа в кулак, Перебор постучался в ворота фейс-контрольно-пропускного пункта княжеского терема.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Без заминок пройдя фейс-контроль на КПП, Перебор вышел на залитое солнцем плац-подворье, разбитое напротив парадного подъезда в княжеские покои, переступил через дремавшую в лужице свиноматку, и очутился в приглушённо переговаривающейся толпе тороватых мужиков.
На плацу были представлены все сословия и социальные классы, имевшиеся на тот исторический момент на Рунии: ближе к подъезду чинно прогуливались дородные купцы в начищенных заморских кирасах; жилистые ремесленники в кольчугах кустарного изготовления держались отдельными кучками, каждый со своей артелью; несколько крестьян в жилетах из воловьей кожи с нашитыми на груди стальными бляхами дымили самокрутками возле урны. Помимо основных представителей рунийского древнего социума по двору шныряли и более подозрительные товарищи с цепким голодным взглядом поверх роговых очков, принадлежность которых к какой-либо прослойке определить было трудно, но, скорее всего, из интеллигенции (почему я так подумал? да только врачи и учителя могут незаметно прятать в рукавах скальпели и указки-заточки).
Немного оглядевшись, Перебор направился к «своим». Протиснувшись к крестьянской «фракции» он поздоровался с мужиками и поинтересовался, к чему приурочен «съезд».
