– Не факт, но на безрыбье и рак… Можно рискнуть, – поддержал начинание князя Сарканя. – Попытка не пытка!
– И то верно! – согласно кивнул и палач. – Лучше уж землю своим раздать, за дело, чем чужакам отдавать, непонятно за что. Авось, что и выгорит.
Обнадёживающий тон прямолинейных советников, заметно обнадёжил и князя, тем более, что прозвучало волшебное рунийское слово «Авось»!
– Зови дьяка, будем указ сочинять! – деловито распорядился Свистослав Златоглавый, к которому вернулась утраченная сила духа и шут, вернувшись в образ, придуриваясь и делая сальто, сиганул за скорописцем.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
События, описанные в этой главе, случились в одной глухой деревеньке, примерно за неделю до тех драматических событий, с которых, собственно, началась небывалая былина (или былинная небывальщина, кому как нравится). Но, поверьте моему красному словцу, такая временная разноска никоим образом не ухудшила течение сюжетной линии в целом, а даже внесла некоторую изюминку.
Короче, за неделю до…
Со стороны могло показаться, что деревенька, раскинувшаяся в широкой лощине у опушки таёжного леса, была не только глухая, но где-то даже и глухонемая. Ну, посудите сами: горит амбар, хорошо так горит, с весёлым треском, а вокруг в полной тишине копошатся мужики с бабами. Ни тебе набата тревожного, ни тебе криков, воплей, причитаний, ни тебе ругани молодецкой, трёхэтажной. Кто с речки бежит с ушатами, стиснув зубы, кто от колодца, с лоханью костыляет, кто землёй пожар забрасывает, и все действуют, молча, словно сговорились не шуметь.
Интересно, да?
Ну, ежели так интересно, давайте подберёмся поближе и разберёмся, в конце концов, что за такая «глухонемая» глухомань пред нами. С ближины-то оно по любому понятней будет.
А вблизи всё оказалось не так уж и загадочно, хотя всё же странновато: мужики замысловато матерились, женщины стенали, а детвора, повисшая на плетне, весело цокала языками и обменивалась впечатлениями. Только всё звуковое сопровождение мероприятия осуществлялось шёпотом, словно боялись разбудить кого-то. Но, несмотря на нехватку обычно громких комментариев к чрезвычайному происшествию, дело по тушению пожара понемногу продвигалось к своему скорому логическому завершению. Продвигалось, продвигалось себе дело, и вот когда, казалось ещё немного и огонь будет полностью локализован и потушен, случилось непредвиденное. Откуда ни возьмись, появилась старая бабуся в старомодном ветхом, как и она сама, шушуне. С пустым железным ведром наперевес (откуда она его выкопала, такое ведро, одному Яр-богу известно, ведь в то время вся утварь сплошь из дерева монтировалась), она поспешила на помощь соплеменникам, то бишь к колодцу за водой. Где-то на полпути к своей первой цели бабушка нечаянно наступила на перебегавшую дорогу чёрную кошку (и откуда эта кошка взялась тоже, хоть убейте её, не скажу, потому что не знаю). Естественно, старуха потеряла и так шаткое равновесие, и полетела кубарем в заросли лопухов, попутно отпустив ведро на волюшку-вольную. В отличие от старушки, ведро, обладавшее меньшей массой и получившее больший заряд кинетической энергии с вектором направленным в раскрытое окно избы деревенского старосты, в настоящее время руководившего спасательной операцией у амбара, влетело в гостеприимно раскрытый оконный проём. Мимолётом сбив с дубового стола солонку, сахарницу и бутылёк с соевым соусом (причём всё вдребезги!), ведро, на последнем этапе своего полёта попало в висевшее на стене заморское стекло, мудрёно посеребрённое с одной стороны, которое знающие люди называли «свет-мой-зеркалом» (дорогущая-предорогущая вещица и, кстати, единственное на всё село) разнесло оный «свет-мой» на мелкие кусочки, грохнулось уже на посоленный, посахарённый и политый соусом пол избы, откатилось в сторону и невинно застыло подле печки.
Батюшки! Такой плохой приметы даже старожилы села припомнить не могли!
– Это, полный копец! – угрюмо промолвил перепачканный копотью староста по завершении процесса поочерёдного прохождения всех дурных примет и безнадёжно махнул рукой. Он-то точно знал, что это не беда, а только её предвестник, а беда, она скоро нагря…
– Бегу, бегу! Бегу-у-у! – раздался зычный голос с окраины деревни и, спустя пару-тройку томительных мгновений, на месте происшествия оказался заспанный, мягко говоря, паренёк. Ну, как паренёк, парняга, а если быть детально точным – парнище. Ростом – аршина три не ниже (или семь ахлицких футов, кому как нравится), весом – пудов эдак восемь-девять, в общем здоровый как буйвол, широкоплечий, с сильно развитыми бицепсами и набитыми на кулаках кентосами. Короче говоря, по своим параметрам – среднестатистический рунийский богатырь, правда, без высшего и даже средне-специального образования.
– Щас, мы его быстро затопчем-затушим! – стремительно разобравшись в ситуации, заключил парень богатырской наружности, недолго думая, вырвал с корнем ближайшую яблоню средних размеров и кинулся ей забивать тлеющие брёвна обугленного амбара.
– Не надо, Переборушка! Сами уж как нить справимси, Борь, – попытался остановить враз поскучневший староста вновь прибывшее подкрепление.
– Не дрейфь, дед Терофей! – с молодецкой удалью лупася деревом по дымящемуся амбару, задорно крикнул добрый молодец. – Мы его ща мигом победим!
Здесь я, с вашего позволения, ненамного прерву остросюжетное повествование, и углублюсь в преданья старины недавней, сделав в ваших же интересах кое-какие уточнения. Вы, мой, безусловно, догадливый читатель, уже смекнули, что дело здесь нечисто и где-то даже пахнет керосином. Я сейчас не о поджоге, и был ли вообще поджог, следствию ещё надо будет доказать. Я о другом.
Короче, как вы, конечно же, догадались, жители деревни, в шепотливом безмолвии тушившие пожар, попросту не хотели каким-нибудь ненароком разбудить этого самого молодца Перебора либо, как с неподдельной светлой грустью в порыве очередного отчаяния называли его соплеменники – Переборушку. Почему с грустью? Может оттого, что сиротой он был почти круглым. Мать его Маруся (в недобрый час командированного богатыря по доброте душевной на постой пустившая), женщина видная, дородная (про которых и говорят в народе «быка с копыт ударом свалит, избу соперницы подпалит») опосля рождения восьмикилограммового сына, естественно, долго не задержалась на этом свете, оставив феноменальное чадо на попечение ни в чём не повинной деревни, в которой, вот непруха, все жители, так или иначе, по старому рунийскому обычаю, были родственниками друг дружке, ну как минимум кумовьями.
Кстати, бабка-повитуха, принимавшая судьбоносные для всей деревни роды, с трудом взвалив младенца на весы и с удивлением глядя на показания прибора, веско промолвила что это «явный перебор». Оттуда-то и закрепилось за парнем роковое прозвище, которое по недогляду и в метриках записали.
Так о чём это я? А, о грусти! Значит, а может и потому с грустью так называли, что, несмотря на свою доброту безграничную, росший не по дням, а, как и остальные, по годам, Переборушка и силушкой такой же обладал практически безграничной, поистине богатырской силушкой (обратите внимание на очередной парадокс рунийской былинной присказки – рос вроде бы по годам, а развит оказался не по годам). И вся беда была от неё, от силушки, не мог добрый молодец целиком и полностью контролировать свою мощь в рвении помочь другим людям, сородичам своим сердобольным, не уточняя, нужна она вообще, помощь его, другим или без неё дешевле выйдет. Вот почему и сейчас, боясь беду накликать, не беспокоили дюже любившего подремать после плотного обеда Переборушку, деревенские, своими силами и далеко не безрезультатно, я вам доложу, пытавшиеся справиться с огнём.
