Может, у них с Машкой какой-то неправильный ген? Он в этом ничего не понимает. Заумные медицинские термины, которыми делилась Нина, почему-то отводя глаза, мало что прояснили. Кроме самого главного. Тогда она прошептала, очень тихо и виновато, словно дело было и не в нем вовсе: «Милый, так бывает… Здесь нет ничьей вины… Мы же с тобой справимся?»
Не справились. Она хотела ребенка. Своего. А он – ее, до конца жизни. Хотел навсегда, а не такими вот безжалостными тенями прошлого, которые при первой возможности пробирались в его дом. Потому и ненавидел этот праздник, отнявший все сразу.
А мама продолжала что-то говорить, и даже не видя ее лица и не слыша ни звука, он прекрасно знал содержание слов. Странная привычка матерей в бедах своих детей винить себя была ему не понятна, но добавлять переживаний не собирался. Пусть лучше считает, что сын до сих пор оплакивает свою потерю, и каждый раз при встрече пытается сосватать ему какую-то очередную знакомую, чем знает правду. Хоть и не верил в ложь во спасение, но что-то подобное весьма успешно практиковал в жизни.
– Хорошо, мама, я приеду. Нет, один, ты все неправильно поняла. Буду занят допоздна, а как освобожусь – сразу к вам.
Отбросил телефон и отправился одеваться: несмотря на дурное настроение, работу никто не отменял. Кинул взгляд на плиту, где уже подсохли бурые пятна, и неожиданно для самого себя рассмеялся: кляксы слились в корявый узор. Жена бы обязательно увидела в нем что-то красивое, разглядела бы замысловатый рисунок, радующий глаз. Она умела находить положительное в самых неприглядных моментах. А он замечал лишь грязь, грубую и откровенную. Как и сейчас. Только если оттереть кофейные разводы не составляло труда, с его жизнью такой номер не пройдет.
В офисе никого не было, что оказалось совсем не удивительно: раннее утро 31-го декабря не располагало к подобному времяпрепровождению. Тем более, что прекрасно организованный сервис помогал принимать заявки в любом месте.
То, что сегодня звонков будет как никогда много, он не сомневался: люди всегда вспоминали в последние часы уходящего года о том, что им срочно нужно поздравить кого-то, проговаривая несказанные слова чужим красивым языком. Ребятам придется сегодня работать до ночи, развозя подарки и воплощая в жизнь чьи-то фантастические мечты.
На столе Алисы – чашка с недопитым чаем: похоже, девушка вчера опять спешила. Наверняка засиделась допоздна, отвечая на звонки. Почему-то любила делать это именно в офисе. Впрочем, у него почти был точный ответ, только ни себе самому, ни уж тем более девушке он не стал бы его озвучивать. Улыбнулся, вчитываясь в аккуратно выведенные строчки: Алиса подробно расписала все заявки, даже те, которые предстояло обработать уже в новом году.
Просто чудо, а не девчонка. Как же им повезло с таким секретарем: никогда ничего не забывает, не упускает ни малейшей детали. Редкий, диковинный цветок, здорово оживляющий их мужское царство. Встреть он ее несколькими годами раньше…
Ожил телефон, и мужчина усмехнулся, рассмотрев номер звонившего. Она как будто чувствует момент, когда уместно проникнуть в его мысли.
– Доброе утро.
Сладкий голос. Такой… уютно-домашний. Представить растрепанную девочку, только что выбравшуюся из постели, не составило труда. Сейчас она отправится на кухню и под аккомпанемент отцовского ворчания будет готовить завтрак, одновременно прокручивая в голове текст очередного письма. Сказка для какого-то малыша выйдет неповторимой: Алиса в этом мастерица. Сам бы слушал, если бы был помладше и понаивнее.
– Ты уже на месте?
– Изучаю твой опус, красавица. Как всегда, безукоризненно.
– Там есть три новых заявки, которые нужно выполнить сегодня. Раз ты добрался до офиса первым, можешь выбрать себе любую.
Мужчина хмыкнул.
– Лисенок, Дед Мороз из меня никакой. Там Лешего никто не заказывал? Или Серого волка?
Алиса рассмеялась.
– Есть одна Красная шапочка, позвонила вчера уже под вечер. В программе под номером 292.
– Она желает быть съеденной на Новый год?
Девушка умолкла, почему-то не отреагировав на его кривую шутку. Молчала довольно долго, а потом вдруг выдала непривычно взволнованным и тихим голосом.
– Мне кажется, что ей должен написать именно ты. Я редко ошибаюсь в таких вопросах и еще реже прошу тебя сделать что-то подобное.
И правда, редко. Мог бы пересчитать по пальцам случаи, когда Алиса передавала заявки ему. Смертельно больной старик, позабытый родственниками и тщетно ожидающий в свои последние дни хоть какой-то весточки от близких. Пререкающийся с жизнью подросток, отчаянно пытающийся увидеть хоть какой-то просвет в своем приютском существовании. Молодая девушка, в силу нелепой случайности навсегда лишенная возможности ходить. Он давно отбросил попытки выяснить, какими доводами руководствовалась Алиса, предлагая ему вытирать чужие слезы: собственные жгли глаза невыплаканной болью.
– Ты здесь? – слова девушки прошелестели в трубке. – Сделаешь?
Он вчитывался в скупую просьбу, оставленную незнакомой женщиной, и чувствовал, как внутри закипает раздражение. На эту… даже не оставившую своего имени даму. На Алису, в очередной раз заставшую его врасплох. И на самого себя за то, что не сможет отказать. Будет сочинять сказку, которая должна тронуть чье-то сердце.
Он вздохнул, вглядываясь в безликий экран. «Кто ты? Какие слова принесут тебе радость сегодня? И почему ищешь их на мертвом экране, а не срываешь с теплых губ любимого человека? Зачем ждешь письма от незнакомца вместо того, чтобы наслаждаться елово-мандариновым ароматом праздника? И с чего только Алиса взяла, что твое чудо должен сотворить именно я? Темный дремучий лес, заволоченное небо, дикие звери и удушливое одиночество: ты ведь не о такой сказке мечтала… А другую я могу только придумать…»
Глава 2
Падал снег все утро – белым-белым,
Накрывая ветви и дома,
Я смотрел в окно и между делом
Рисовал на инее тебя.
Здесь стекло промерзло возле рамы,
Видимо гуляли сквозняки,
Блоковский портрет Прекрасной Дамы
Графикой ложился на стихи.
Утро прорывалось сквозь полоски,
В комнату просачивая свет,
И от шпилек до твоей прически
Тонким получался силуэт.
Матовая призрачность основы,
Словно белый грунт на полотне,
И хотя мы даже не знакомы –
Я тебя рисую на окне.
Так изящны контуры движенья,
Будто в танце взмыли два крыла,
