– Спасибо тебе за этот вечер… И за все, что было… Я никогда не забуду…
Руки, обнимающие ее, вдруг напряглись, и, даже не видя выражения лица мужчины, Арина поняла, что он сделался серьезным.
– Подожди… – даже тон совсем другой, строже и с каким-то привкусом… отчаянья? Или ей только кажется? – Ты сейчас прощаться со мной собралась? Милая… когда я наконец-то могу коснуться тебя? Ощутить, что все происходящее – не мой безумный сон, а происходит на самом деле? И впрямь считаешь, что сумеешь сбежать? Что я отпущу тебя куда-то? И неужели сама хочешь этого? Не верю…
Не хочу… Не хочу! – готова была закричать Арина, но вот только могла ли? Как признаться в своей такой немыслимой лжи? Как объяснить, что это не было игрой, что ее приход в компанию стал сумасшедшей жаждой одинокой женщины хотя бы издали взглянуть на счастье? И нужны ли ему подобные откровения, если она окажется ненужной, узнай мужчина правду… Как же немыслимо больно, а ведь это только начало того, что ждет ее впереди… Без него…
Объятья стали теснее, а напряженность в голосе вдруг сменилась такой нежностью, что у Арины защипало в глазах.
– Птичка… Даже не думай… ТЫ. НИКУДА. НЕ УЙДЕШЬ. Я просто не позволю. Поняла? – и прежде, чем она успела возразить, жадные, горячие губы накрыли ее рот.
Глава 20
Когда я назову тебя своей,
Не грянет гром, и в бездну мир не канет,
Но станет день немножечко светлей,
И на душе теплей гораздо станет.
В какой бы час из дат календарей,
Какая б ни случилась непогода,
Когда я назову тебя своей,
Наступит Май в любое время года.
Ослепну я от солнечных лучей,
И неба синь опустится на плечи,
Когда я назову тебя своей,
Заплачут боги, и зажгутся свечи.
И возвратятся стаи журавлей,
И яблони прольются белоцветом,
Когда я назову тебя своей,
Единственной своей на свете этом.
Не будет больше боли от разлук,
Не будет ощущения потери,
И никогда уже из этих рук
Тебя не вырвут у меня метели.
Когда я назову тебя своей,
И с первых звуков этого мгновенья,
За наше счастье я у всех людей
Для нас обоих вымолю прощенье…
Сказоч-Ник
Его губы оказались такими теплыми и нежными, что Арина растаяла, стоило лишь ощутить их на себе. Это было даже слаще, чем в ее сне. Будоражащие кровь ощущения, почти забытое с юности волнение, описать которое Арина не нашла бы слов.
Она тихо застонала, обвивая руками шею мужчины, и плотнее прижалась к нему, с каждым вздохом все глубже втягивая его запах и тепло.
– Милая… – он оторвался от ее губ, только чтобы осыпать поцелуями лицо, щеки, лоб.
Мечты не заходили так далеко. Жаркие сны были слишком далеки от реальности. Сейчас, замирая в крепких, надежных объятьях, Арина мечтала лишь о том, чтобы это время не заканчивалось. Чтобы он все так же обнимал ее, а тело, сильное, невероятно привлекательное, выдавало однозначность его желаний.
Мужчина хотел ее. Именно ее, не абстрактную женщину, способную утолить плотской голод, а ту, что сжимал в своих руках. Арина скользнула губами по колючему подбородку, вздрагивая от очередной жаркой волны.
Собственная дерзость пугала, но остановиться не было ни сил, ни желания. Темнота стала ее сторонником, скрытая от внимательных глаз, женщина осмелела настолько, что позволила вырваться наружу потаенным желаниям. Прикоснуться. Обхватить плечи, такие широкие, ощутить, как перекатываются мышцы под мягкой дорогой тканью пиджака. Попробовать губами солоноватую кожу на шее, соскользнуть туда, где в вырезе рубашки ощущалось биение тоненькой жилки. Потерять голову от сумасшедшей жажды прикусить эту жилку, ощущая языком ее пульсацию.
Он потянул за собой, раздался негромкий хлопок двери, и стало еще темнее, так, что Арина перестала видеть даже очертания.
Но ей это нравилось, впервые в жизни отсутствие света не вызывало неудобств, а казалось более чем подходящим. Нырнула в этот темный омут, окончательно теряя голову. А поцелуи обрели другой вкус, и нежность в них сменилась откровенным, неприкрытым желанием. Она не успевала вовремя дышать, все сильнее впиваясь в его губы, такие же жадные и неистовые.
Не знала, что подобное бывает. Не подозревала, что можно испытывать такое, когда желание причиняет боль и сильнее всего прочего хочется единения. Но жажда близости превышала одну лишь потребность тела.
Ее душа кричала, вырываясь наружу каким-то немыслимым кипением, с которым Арина не знала, как справиться. Она придвинулась еще ближе, почти вдавливаясь в мужчину, пальцы смяли воротник рубашки, но оказались ласковыми и нежными, запутавшись в волосах. Погрузилась в одни лишь ощущения, такие упоительные, что они затмили собой все мысли о возможных последствиях ее безрассудства.
Вздрогнула, когда мужчина вдруг отстранился, зажмурилась зачем-то, хотя их и так окружала непроглядная темнота, отчаянно попытавшись сдержать дрожь.
– Птичка, постой… – из-за срывающегося дыхания Арина едва разобрала слова. – Еще немного – и я не смогу остановиться…
Она застонала, не узнавая в протяжном, хрипловатом звуке собственный голос. Сколько минут было отведено на ее счастье? Как распробовать каждое из этих мгновений? Впитать в себя до краев, чтобы потом утешаться ими до конца дней? Ведь другого уже не будет. Того, кто так глубоко пробрался в сердце, что растопил годами нарастаемый там лед. Ей мало одной только встречи… Одного танца… Одних поцелуев – ничтожно мало. Финал так близко, посмеет ли она не воспользоваться щедрым и неожиданным даром судьбы?
Терпения больше не осталось, как и сдержанности, которой Арина всегда гордилась. Губы сделались непослушными, а от покрывающего ее лицо дыхания мужчины веяло таким жаром, что хотелось сгореть в нем. Добровольно сдаться в плен, подчиниться в схватке, где заведомо не было проигравших.
– Я и не хочу, чтобы ты останавливался…
Пуговицы градом рассыпались по полу, когда она дернула в стороны полы рубашки. Впилась в обнажившуюся кожу сумасшедшим, несдержанным поцелуем, ухватилась руками, не в состоянии сдержать переполняющую ее дрожь.
– Родная… – тело откликалось быстрее, чем он успевал к ней прикасаться. Горячее черное море окутало с ног до головы, и в нем не было месту ни свету, ни воздуху, – только огонь, и сладкая, томительная нега, срывающая с тела последние оковы стыдливости.
Впилась ногтями в плечи, подаваясь навстречу рукам, нетерпеливо срывающим одежду, снова застонала, подгоняя. То ласкала, то гладила, то снова цеплялась непослушными пальцами, уже почти не отвечая на болезненные от своей несдержанности поцелуи. И лишь ощутив, что от грани, превращающих двух в одно целое, их отделяет одно-единственное движение, невольно сжалась, понимая, что неизбежно последует теперь. Испугалась – но только на короткое время. Предстоящая боль была слишком хорошо знакома, но сейчас не отталкивала. Ради всей этой неповторимой нежности и кипучей страсти Арина была готова закрыть глаза на дискомфорт плоти.
