– Ваше Величество, власть выскальзывает из моих рук. С нас сняли погоны. Я не могу больше вам быть полезным. Если вы мне разрешите, я хочу уйти. Нервы у меня совершенно растрепались. Я больше не могу.
Николай был тронут до слёз и, обняв полковника, ответил:
– Евгений Степанович, от себя, от жены и от детей я вас прошу остаться. Вы видите, что мы все терпим. Надо и вам потерпеть.
Кобылинский остался, сменив мундир на штатский костюм.
Теперь полковник был не один. С ним пришёл прибывший третьего дня во главе полутора сотен красногвардейцев комиссар Яковлев. Этим утром он попросил принять его, и Государь назначил аудиенцию. Василий Васильевич Яковлев уже бывал в доме и проявлял заметный интерес к состоянию здоровья Алексея, прикованного к постели сильным приступом болезни. Вёл себя комиссар в высшей степени уважительно и производил впечатление человека прямого и честного. После краткого приветствия он заявил:
– Ваше Величество, я желал бы говорить с вами наедине.
– Это ещё что значит? – насторожилась Императрица, последовавшая за мужем. – Почему я не могу присутствовать?
Комиссар заметно смутился и, поколебавшись несколько мгновений, разрешил:
– Хорошо, вы можете остаться, – после чего вновь обратился к Государю: – Вы завтра безотлагательно должны ехать со мной!
Николай удивлённо взглянул на Яковлева. Такого поворота событий он не ожидал.
– Я чрезвычайный уполномоченный из Москвы от центрального исполнительного комитета, – продолжал комиссар. – Мои полномочия заключаются в том, что я должен увезти отсюда всю семью, но так как Алексей Николаевич болен, то я получил вторичный приказ выехать с одним вами.
– Я никуда не поеду, – резко ответил Государь.
– Прошу этого не делать. Я должен исполнить приказание. Если вы отказываетесь ехать, то я должен или воспользоваться силой, или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека. Вы можете быть спокойны. За вашу жизнь я отвечаю своей головой. Если вы не хотите ехать один, можете ехать с кем хотите. Завтра в четыре часа мы выезжаем, – с этими словами Яковлев поклонился и вышел.
Ещё недавно он был хозяином Земли Русской. А теперь любой солдат имел прав больше, чем он, и люди, которые вчера были никем, люди, о которых ничего не было известно, приказывали ему, и он не мог противиться, а должен был подчиняться. Чувство бессилия угнетало. Бессильным было в сердцах брошенное «не поеду». Как не поехать? Ведь они не остановятся перед применением силы. Действительно, пришлют какого-нибудь законченного негодяя вместо этого Яковлева, который, во всяком случае, ведёт себя, как джентльмен… Противиться – себе дороже. Но куда же везут? С этим вопросом обратился Николай к вернувшемуся Кобылинскому. Полковник сокрушённо развёл руками:
– Он не сказал. Но этот человек – явно посланец центра. Он борется с местными большевистскими элементами, по всему видно, выполняя его директивы. Я спросил его, когда он намерен вернуться, и он ответил, что недели через полторы-две. Полагаю, что вас хотят везти в Москву.
– Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором! – решил Государь и добавил твёрдо: – Но я лучше дам отсечь себе руку, чем сделаю это!
– Я тоже еду! – сильно волнуясь, заявила Императрица и удалилась к себе.
Николай не сомневался, что за этим спешным отъездом стоят немцы. Кузену Вильгельму мало подписей негодяев, ему, монарху, требуется для полного сознания своей победы капитуляция, заверенная рукой другого монарха, пусть и низложенного. Но уж этого не дождутся они! Российский Государь не предаст ни Отечества своего, ни своей армии, ни союзников, даже если это будет стоить ему жизни. Мрачный и раздражённый, Николай мерил шагами сад, окружённый высокими стенами, стараясь ходьбой унять волнение. Увозят, увозят без Семьи… Алексей ехать не может. Он так болен… А Аликс? Ей лучше остаться с сыном, но как решит она сама? Их пытались уже разлучить в Царском, но не вышло. Так неужели удастся теперь? Удастся нанести последний удар? Боже, и для чего они так стараются?..
Ещё ни одно решение в жизни не давалось Императрице так тяжело. Словно гром грянул среди ясного неба, словно пропасть в одночасье разверзлась перед нею. Когда месяц назад для охраны Семьи прибыл первый красный отряд, она ещё надеялась на лучшее. Она верила, что под личинами солдат скрываются преданные Трону офицеры, готовящие освобождение своего Императора. Солдаты были грубы, но Государыня защищала их перед своими приближёнными. Всё это только видимость! На самом деле, это хорошие русские люди! А русские люди верны своему Государю! Уж она-то знает русский народ! Народу нужно верить, он силён и молод, как воск в руках. Плохие руки схватили, – и тьма, анархия царствует, но грядёт Царь Славы и спасёт, подкрепит, умудрит сокрушённый, обманутый народ. Время страданий и испытаний проходит, солнце опять будет светить над многострадальной Родиной. Ведь Господь милостив – спасёт Родину, вразумит туманный ум, – не прогневается до конца. Нужно только терпеть и молиться. Бог, посылающий испытания, всегда подаёт и силы, чтобы вынести их. Бог не оставит Своих, не даст погибнуть невинным…И к тому же не мог обмануть Борис Николаевич… Ведь он зять Друга, и несомненно, что сам Друг руководит им, что по его молитвам Господь послал этого человека. Он прибыл в Тобольск от Ани. Привёз от неё деньги. Тридцать пять тысяч рублей. Милая, верная Аня… Она тоже делает всё, чтобы освободить свою Государыню и всю Семью. Хорошие русские люди в Петербурге, Тюмени и здесь, в Тобольске делают всё для этого. Так свидетельствовал Борис Николаевич, вести от которого исправно доносили горничные.
Кроме этих горничных о контактах Императрицы не знал никто. Она не рассказывала о них близким, предчувствуя, что они не разделят её веры, не поймут. Да и к чему до времени волновать их? Когда всё будет готово, тогда и сказать, а пока лишь она одна будет знать эту тайну…
Но, вот теперь этот отъезд… Так спешно! Так внезапно! Зачем? Куда? Неужели, в самом деле, в Москву? Неужели, немцы? Какая низость… Нельзя, чтобы Ники ехал один. Его слишком легко убедить в чём-то, его нарочно хотят разлучить с Семьёй, чтобы лишить опоры, чтобы шантажировать… Это уже случилось однажды во Пскове. Никогда, никогда бы не подписал он составленного негодяями Гучковым и Ко акта, если бы его Аликс была рядом с ним. И они понимали это, и поэтому так ненавидели, так пытались изолировать от мужа. Даже после отречения, в Царском, когда им запретили видеться! Те роковые дни стали самым страшным испытанием для Императрицы, пределом, после которого воцарилось в её душе спокойствие, вызванное твёрдым убеждением, что ничего более ужасного произойти уже не может. Она не верила вначале вестям об отречении, не могла поверить, пока Великий Князь Павел Александрович не рассказал подробности. Больших мук не ведала Государыня в своей жизни: она осталась практически одна, имея на руках тяжело больных детей, ничего не ведая о судьбе мужа… Её душой владело безысходное отчаяние, но его нельзя было показать больным детям, нельзя было волновать их, и Императрица сверхчеловеческим усилием воли заставляла себя держаться, казаться спокойной.
