Ярким солнечным светом был залит Новочеркасск, и беспечально шумела листва его садов, и, также как в Ростове, спешили по своим делам или тянулись прогулочным шагом невозмутимые люди: военные в новых мундирах под руку с дамами, суетливые конторщики, казаки… «Житейское море играет волнами, то радость, то горе рождая меж нами…» О, море житейское, как коротка память твоих волн: поднимутся до небес клокочущие возмущением валы, а наступит утро, и снова тихая гладь отражает сияние солнца, лижет прибрежные скалы и песчаные брега, и ничто, кажется, не способно взволновать её. Ещё не забыли мостовые пролитой на ней крови, а люди уже вновь предаются земным радостям: хоть последнее, да моё!
К дому полковника Северьянова Вигель шёл с особенно тяжёлым сердцем, представляя, как придётся сообщить бедной Наталье Фёдоровне о смерти мужа. Он долго жал кнопку звонка, но ни шороха не раздавалось в ответ. По-видимому, дома никого не было. Николай терялся в догадках, что могло произойти: вынуждена ли была Наталья Фёдоровна переехать куда-то во время террора большевиков, вышла ли ненадолго по делам, или же, не дай Бог, случилось что-то дурное? Почти отчаявшись, он в досаде с силой пнул дверь и, отойдя на несколько шагов, извлёк письмо Юрия Константиновича с намерением подсунуть его под дверь или же попытаться постучать в соседние квартиры: может быть, там что-то знают о судьбе Натальи Фёдоровны и возьмутся передать ей записку мужа. Но в этот момент дверь бесшумно отворилась и на лестницу, как тень, вышла сама Наталья Фёдоровна, очень изменившаяся за прошедшие месяцы. Она исхудала, буквально вытянувшись в нить, лицо её было белее полотна, плечи, покрытые тёплым, пуховым платком подрагивали не то от холода, не то от сильного нервного напряжения.
– Это вы, Николай Петрович? – спросила Наталья Фёдоровна слабо, придерживаясь рукой о дверной косяк. – Вы от него? Вы от Юрия Константиновича? – голос её дрогнул. – Не молчите, пожалуйста… Я же чувствую, я же… Его нет больше? Говорите! Его больше нет?..
Вигель молча кивнул и подал Северьяновой письмо:
– Юрий Константинович перед смертью просил передать вам…
– Благодарю вас… – Наталья Фёдоровна дрожащими руками развернула письмо, прочла дважды, всхлипнула. – Я знала, что так будет. Уже когда он уходил, знала, что не вернётся, что в последний раз его вижу… Только боялась сама себе в этом признаться. Он столько раз уходил, но я никогда не боялась… Я всегда была уверена, что всё обойдётся. А тут… Тут точно сердце оборвалось, когда он спускался по этой лестнице… И, знаете, Юрий Константинович, уезжая, всегда очень подробно наставлял меня, что делать, говорил, как быть, если с ним что-то случится… А тут ничегошеньки не сказал, ни словечка. Поцеловал только и ушёл… – она внезапно покачнулась, но ещё сильнее вцепилась в косяк и продолжала, всё более волнуясь. – Ушёл и оставил меня одну… Совсем одну… Сначала ещё Маруся была, горничная наша… А потом она меня тоже бросила… Все меня бросили! А тут солдаты, матросы… Они в мою дверь стучали… Им кто-то сказал, что Юрий Константинович здесь… Они так бранились, а я забилась в угол, пистолет Юрия Константиновича рядом с собой положила, чтобы… А они ушли, ушли… Я им не открыла, и никому с тех пор не открывала… И так жутко, так жутко стало! Открыть кому-то – жутко, на улицу выйти – жутко… Позвать – некого… Все или на небе, или сбежали! У меня ни дров не осталось, ни еды… Я уже три дня не вставала с постели… Или дольше… Я уже не знаю, сколько время прошло… Я всё сплю в последнее время, всё сплю… И сейчас насилу поднялась открыть, словно почувствовала, что вы от него… Что за мной…
Наталья Фёдоровна говорила лихорадочно, пересохшие губы её дрожали. Она явно была больна. Тяжёлое нервное расстройство вкупе с сильнейшим истощением почти уморили недавно цветущую женщину. Глаза её, запавшие, в чёрных круга, нехорошо блестели, в прерывистом голосе то и дело слышались истерические нотки.
– Все бросили! И он бросил! И он! – вскрикнула Наталья Фёдоровна, ломая руки. Письмо упало, а она, измученная долгой речью стала оседать на пол. Вигель бросился к ней, подхватил на руки, отнёс в знакомую зелёную гостиную, уложил на диван. Руки женщины были ледяными, а лицо приобрело голубоватый оттенок. Николай заметался по квартире: в ней, действительно, не было ни крошки съестного, царил холод и тяжёлый дух давно непроветриваемого помещения. Наталья Фёдоровна осталась в своей квартире одна, будучи больной, и помочь ей оказалось некому. Несчастная женщина медленно умирала от голода, не имея сил выйти на улицу, поражённая паническим страхом перед ней, враждебной и озлобленной. Вот, значит, почему так боялся полковник Северьянов за свою жену, так просил позаботиться о ней… А ведь приди Вигель несколькими днями позже и мог бы не застать Наталью Фёдоровну в живых. Полный жалости к ней, Николай укрыл её тёплым одеялом, после чего выбежал на улицу и, остановив проходившего мимо гимназиста, попросил его как можно скорее бежать за доктором. Идти на поиски врача сам Вигель не решился, боясь оставить Наталью Фёдоровну в таком состоянии. Вернувшись в квартиру Северьяновых, он, прежде всего, растворил окно в зеленой гостиной, сильно запущенной со времени его первого визита, впуская в ставшее похожим на склеп помещение свежий воздух. Наталья Фёдоровна пришла в себя и, подняв на Николая страдальческие глаза, попросила сквозь слёзы:
– Вы только не уходите никуда… Сейчас не уходите! Мне так жутко одной, если бы только знали! Не оставляйте меня, прошу вас!
– Разумеется, я не оставлю вас, пока вы не поправитесь, – ответил Вигель. – Это мой долг перед Юрием Константиновичем, завещавшим мне заботиться о вас.
– Спасибо…
Сидя у постели Натальи Фёдоровны в ожидании прихода доктора, Николай понял, что отныне судьба его крепко-накрепко связана с этой женщиной, которую он просто не может покинуть на произвол судьбы, поскольку позаботиться о ней больше некому, а, оставшись одна, она неминуемо погибнет, потому что не принадлежит к числу тех сильных натур, которые способны вынести выпадающие на их долю испытания, потому что слаба, ранима и беззащитна. Вигель не знал и не мог знать, жив ли кто-либо из его родных и близких. Минула ли кровавая страда его старого отца. Все они, если и остались живы, были где-то очень далеко. А рядом была Наталья Фёдоровна, запуганная, чуть живая… И ей очень нужен был он, Николай Вигель, надёжный друг, который поддерживал бы её и защищал. Но, странное дело – и ему, как оказалось, нужна была Наталья Фёдоровна, беспомощностью своей пробуждавшая в его очерствевшем сердце те добрые чувства, которые будто бы были похоронены месяц назад на старом кладбище станицы Елизаветинской… Боль тянулась к боли, боль искала боль, две боли встретились, словно притянутые магнитом друг к другу, и, соединившись, не могли разъединиться вновь. Радость с радостью ходит, а беда – с бедой…
