В корпусе, впрочем, Саша, как и другие кадеты, задержался недолго. Под угрозой захвата Новочеркасска большевиками и, принимая во внимание перенос ставки в Ростов, корпус был временно распущен. Накануне в Офицерском собрании состоялся последний бал, данный женой атамана Каледина Марией Петровной. От парадных мундиров, кителей и доломанов рябило в глазах. Особенно живописно смотрелся текинец, ординарец Вождя. Присутствовал также однофамилец Верховного, подполковник Черниговского гусарского полка. Виртуоз-балалаечник есаул Туроверов, высокий худощавый брюнет, играл под аккомпанемент рояля. И очаровательная падчерица полковника Грекова, Вавочка, с восторженным лицом задорно танцевала мазурку, и нельзя было, глядя на неё, не любоваться ею, не верить в лучшее, не заражаться её неиссякаемой жизнерадостностью…
После этого бала кадет Рассольников вынужден был возвратиться в родительский дом, где обеспокоенная мать не спускала с него глаз, и куда в самом конце декабря вернулся так и не успевший окончить училища Митя, возмужавший и похорошевший. Длинный, стройный, одетый в юнкерский мундир, отпустивший мягкие, как пух, усы, брат смотрелся настоящим молодцом.
– Чтобы не было лишних вопросов, – с порога заявил он, – говорю сразу: я приехал, чтобы вступить в армию. Решение своё не изменю, а потому прошу его не обсуждать.
От такого кавалерийского наскока мать растерялась и даже забыла всплакнуть, только прижала руку к сердцу и поникла седеющей головой. Саша вдруг заметил, что она сдала за последние два года, похудела и состарилась, пожалел её всем сердцем и почти простил недавнюю обиду, и всё же главная забота его осталась неизменна: добиться разрешения стать Добровольцем. Приезд брата и его решение были кстати. Вечером Саша уже делился с Митей своими переживаниями и чаяниями. Брат сидел в кресле, положив одну руку на острое колено, а второй подперев склонённую голову, смотрел из-под очков усталыми светлыми глазами.
– Я понимаю твою горячность, стрелок, – мягко сказал он, припомнив детское прозвище Саши, – но понимаю и мать… Ты её радость, её самая большая любовь. Каково ей будет, если тебя убьют? А если убьют нас обоих? Кто у неё останется? Любка со своим прохиндеем-муженьком? Она его нам и ставит в пример, а ведь сама презирает, потому что он трус и подлец… Тебе ещё нет пятнадцати. У тебя ещё всё впереди. Успеешь навоеваться… Не бойся, хватит на твой век приключений – ещё надоесть успеют. Не лезь поперёк батьки в пекло, стрелок.
– Профессор, как ты можешь давать мне такой совет! – возмутился Саша. – Адя сейчас уже, наверное, большевиков бьёт с Чернецовым, а я?! Как я ему в глаза смотреть буду?! И другим?!
– И он тоже хорош… Спешит мать сиротой оставить.
– Если ты так рассуждаешь, то на кой ты-то идёшь в армию?! Оставайся с матерью, исследуй своих жуков или кого там ещё! Зачем тебе армия?
Глаза Мити посуровели:
– Если я иду в армию, значит, так нужно. Объяснить этого я не могу… К тому же я, в конце концов, старше тебя. Я уже мужчина, а ты…
– Ты юнкер «с вокзала», а я кадет третьего года обучения. Так что могу тебе дать фору! – запальчиво воскликнул Саша.
– Да? – Митя лукаво улыбнулся, поднялся с кресла и вдруг подхватил брата на руки и посадил его на массивный гардероб. – А теперь покажи мне фору, стрелок!
– Шутки у тебя глупые, профессор, – насупился Саша. – Ишь вымахал…
Митя весело расхохотался и, поставив брата на пол, сказал примирительно:
– Не дуйся, стрелок! Просто хвастунов принято учить.
– А я не хвастаю! Вот, если бы на шашках!
– Изрубил бы родного брата! – снова засмеялся Митя. – Ладно, дуэлянт, решение принимать тебе, в конечном счёте. Я тебя из-под кровати вытаскивать за уши не буду, торжественно обещаю!
– И на том спасибо…
А после нового года в Ростов неожиданно приехал пасынок московской тётушки, георгиевский кавалер поручик Николай Вигель. Для Саши, однако, главным было не дальнее родство и не георгиевский крест на груди молодого офицера, а то какого полка он был. «Корниловец» – это слово действовало магически. И награду получил из рук самого Вождя! Едва Вигель переступил порог квартиры Рассольниковых, как Саша буквально приклеился к нему. Оказалось ко всему, что поручик видел Адю! Вместе с ним бежал от большевиков! И подтвердил, что Адя теперь у Чернецова. Вот, повезло-то! Уже и подвиг успел совершить, и от красных утечь, и сражается с ними! А Саша всё сидит под домашним арестом – ах, как обидно!
Вечером состоялся семейный ужин, переросший в семейный совет. Семья Рассольниковых собралась в полном составе и, конечно, приглашён был московский родственник. После ужина, за которым мать была как-то подозрительно весела, отец неуверенно сказал:
– Любочка хочет сообщить нам нечто важное…
Люба, сухопарая молодая женщина, которую братья ещё как будто совсем недавно дёргали за косы, с лицом правильным, но недобрым, поднялась из-за стола. От матери она унаследовала железный характер и волю, но не переняла мягкости обхождения, ласковости, женственности. Она никогда не плакала, говорила резко и отрывисто, была подчёркнуто сухой и жёсткой. Не передалась ей и барственность Надежды Романовны. Можно было сказать, что природа допустила большую ошибку, дав Любе женское тело при совершенно мужском естестве.
– Мы с Осипом Яковлевичем уезжаем за границу, – коротко сообщила сестра.
– Вот как? – поднял голову Митя. – И давно вы с Осипом Яковлевичем это решили? – осведомился он, недобро покосившись на деверя.
Сестриного мужа братья Рассольниковы не любили. Вёрткий и хитрый коммерсант, довольно состоятельный, он казался им чужеродным и даже враждебным элементом. Зато Люба быстро нашла с ним общий язык и легко согласилась на брак, невзирая на то, что Осип Толмач был на пятнадцать лет старше её и не отличался приятной наружностью. Она быстро вникла в его дела, и теперь его коммерция стала в равной мере и её. И сейчас Осип Яковлевич сидел рядом с женой, плешивый, с навислыми над небольшими глазами бровями и выпяченной нижней губой, сложив руки на выпирающем брюшке и выражая собой полное равнодушие к происходящему вокруг.
– Решили давно, но не представлялось удобной возможности, – ответила Люба, делая небольшой глоток белого вина. – Да к тому же нельзя было бросить дела, не обезопасив капитал.
– Капитал… – присвистнул Митя. – Ты, сестрёнка, становишься настоящим финансистом!
– Кто-то должен думать и о материальном благополучии, а не только об отвлечённых понятиях. Ты за свою жизнь пока ничего не заработал, а потому тебе сложно понять, что такое капитал для деловых людей. Мы его не вдруг нашли, а годами зарабатывали. Точнее, Осип Яковлевич зарабатывал. И мы не могли позволить, чтобы он достался каким-то молодчикам…
– Я не понимаю, как вы можете думать о каких-то капиталах, когда кругом гибнут люди! Когда Россия гибнет! – воскликнул Саша возмущённо.
Люба посмотрела на него снисходительно:
