Тоскливо было на сердце. Петруша стал непоправимо далёким. Правда, это случилось не сейчас – давно. Когда точно, Елизавета Кирилловна не могла вспомнить. Да и были ли они, на самом деле, близки? Почти двадцать лет минуло с поры их знакомства. Тогда Петруша был ещё так молод, но уже серьёзен, обстоятелен, предан долгу. Да и сама Елизавета Кирилловна, дочь известного правоведа, не походила на своих сверстниц и тоже отличалась большой серьёзностью, сдержанностью, зрелостью. Она не собиралась замуж, увлечённая науками, но два офицера ходили к ней каждый Божий день: один откровенно ухаживал, другой как будто бы просто шёл за компанию. Елизавета Кирилловна выделила второго. Высокий, стройный офицер с профилем римского патриция, густыми русыми волосами, аккуратной эспаньолкой и тёмно-синими завораживающими глазами. Он говорил глуховатым красивым голосом, слегка отрывисто, улыбался сдержанно, одними уголками губ. Однажды им случилось танцевать на балу в честь именин подруги Елизаветы Кирилловны, и, вальсируя в объятиях Тягаева, она почувствовала себя совершенно счастливой. Тогда они стали видеться чаще, уже вдвоём, избегая присутствия Вревского, начинавшего понимать, что становится лишним. Елизавете Кирилловне было жаль его, но как известно – «сердцу не прикажешь».
Ни тогда, ни позже не могла она сказать уверенно, любит ли её Тягаев. Она знала лишь то, что сама любила его и хотела быть с ним. Ей было хорошо рядом: молодой офицер оказался интересным собеседником, их объединяли схожие взгляды, далёкие от бытовавшей тогда революционности, общие пристрастия в литературе и интерес к истории. Елизавете Кирилловне казалось, что они хорошо понимают друг друга и уже хотя бы поэтому подходят друг другу. Что-то подобное, должно быть, чувствовал и Пётр Сергеевич. Однажды утром он пришёл к ней и с порога объявил:
– Елизавета Кирилловна, через неделю я покидаю Петербург. Я получил новое назначение. Мне не хотелось бы уезжать, не объяснившись. Елизавета Кирилловна, согласитесь вы стать моей женой?
– Разумеется, Пётр Сергеевич. Я согласна.
Жеманство и кокетство было ей не свойственно. Она отличалась прямодушием и всегда точно знала, чего хотела. Она хотела выйти замуж за Петра Тягаева. Удивительно, но даже при этом кратком объяснении не прозвучало ни слова о любви.
Поженились они через полгода, а через неделю Пётр Сергеевич отбыл в Туркестан. Елизавете Кирилловне поехала с ним, но быт, с которым пришлось ей столкнуться, надломил даже её силы: глиняная халупа, нестерпимый жар дня и холод ночи, великое множество всевозможных ядовитых гадов, среда, бывшая совершенно чуждой петербургской учёной даме. Она долго крепилась, но конец её мучениям положил укус скорпиона, от которого Елизавета Кирилловна едва не умерла и долго болела. После этого она вернулась в Петербург и больше не сопровождала мужа в его командировках, отдавшись любимой работе и дочери. Дочерью, впрочем, больше занималась бабушка, так как Елизавета Кирилловна была слишком занята преподаванием и науками. Напряжённая работа раньше срока состарила её. Отношения с мужем не испортились, в них не было ссор, надрывов, упрёков, в них, вообще, не было ничего яркого. Чувства, которые были, потускнели, стали пресными. Они, как и прежде, придерживались одних взглядов, уважали друг друга, разговаривали, но, по существу, жили отдельно, каждый сам по себе. Елизавета Кирилловна болезненно понимала, что к их отношениям муж тоже относится, как к долгу, исполняет этот долг, но не любит её по-настоящему. Она примирилась с этим, как с неизбежностью. Что поделать, может быть, умные, сильные, гордые женщины просто не созданы для любви? Их можно уважать, можно поклоняться им, но не любить? Пусть так… Слава Богу, что любовь всё же была у неё, что с мужем они прожили столько лет в мире и согласии. Правда, видела она его в эти годы не часто, но и это, быть может, к лучшему, а то, чего доброго, надоела бы ему. Расстояние иногда бывает целительно и благотворно. Они жили, не мешая друг другу, не причиняя друг другу боли – разве так уж мало? И, как бы то ни было, Елизавета Кирилловна была верна мужу, любила его, ждала и будет ждать всегда…
Но теснило что-то сердце ей, и казалось – трагедия, расколовшая Россию, раскалывает безжалостно и их семью. Или она лишь ускорила то, что должно было случиться? Впервые за столько лет поднял Петруша голос на неё! Конечно, у него совсем расшатаны нервы. Но разве железная – она? Упрекнул Вревским… Не жалеет ли… Никогда Елизавета Кирилловна не жалела о том, что не предпочла Вревского. Он был преданный, предупредительный друг, но совместной жизни не вышло бы у них. Слишком разнились характеры. Для Елизаветы Кирилловны при скупости её на чувства как нельзя лучше подходил именно Петруша, такой же сдержанный, что и она. Правда, Вревскому она была благодарна: как благородно отступил он тогда в тень, оставшись просто хорошим и верным другом – и для неё, и для Петруши. И, вот, теперь Петруша прогнал его. Конечно, не могла Елизавета Кирилловна одобрить того, что Паша пошёл на службу к ненавистным большевикам, но нельзя же и так!
Внезапно под окнами показалась статная фигура Вревского. Он шёл, иногда оглядываясь, затем, подумав мгновение, шагнул в подъезд. Елизавета Кирилловна поспешила к двери и отрыла её ещё до того, как Павел Юльевич успел позвонить.
– Здравствуй, Паша.
– Здравствуй, Лиза. Петра нет?
– Он ушёл… Паша, ты извини его… Он был недопустимо резок.
– Пусть считает меня последним негодяем, если ему угодно. Ты ведь тоже не одобряешь меня, верно?
Елизавета Кирилловна опустила глаза.
– Ладно, я ни в чём не собираюсь вас убеждать. Твой муж когда-то спас мне жизнь, и я не хочу быть у него в долгу. Через десять минут к вам придут. С обыском. Есть приказ об аресте твоего мужа, как опасного контрреволюционера. Я приходил утром, чтобы сказать ему об этом, но он меня прогнал… Скажу честно, я не вернулся бы назад ради него. Сейчас я здесь только ради тебя. Прощай!
Вревский повернулся и стал спускаться по лестнице.
– Паша! – окликнула его Елизавета Кирилловна.
Павел Юльевич остановился, поднял на неё глаза.
– Спасибо тебе! Я хочу сказать, что, как бы то ни было, я никогда не перестану считать тебя своим другом.
– Я рад этому, Лиза. Прощай!
Вревский ушёл. Елизавета Кирилловна метнулась в квартиру. Нужно было срочно сжечь несколько документов и спрятать последние ценные вещи. И на всё это были считанные минуты. Но, главное, нужно было предупредить Петрушу. Многие растерялись бы в такой ситуации, но мозг Елизаветы Кирилловны работал чётко и хладнокровно. Через минуту Ирина Лавровна, спрятав под одеждой ценности, покинула дом и направилась к жившей в соседнем квартале приятельнице. Спешно бросая в камин бумаги, Елизавета Кирилловна, говорила Мише:
– Бегите в контору. Знаете, где она? Отнесите ему документы и деньги. Возьмите там, на столике. Скажите, что дома нельзя появляться. Он должен уехать…
– Я всё понял, Елизавета Кирилловна, – кивнул Миша. – Не волнуйтесь, я всё устрою!
В этот момент на лестнице послышался топот.
