Эх, спросил бы этот дотошный казак Арсентьева, за что он воюет… Рассказал бы ему Ростислав Андреевич… Всю свою жизнь рассказал бы, и всякому стало бы понятно…
Мать его умерла, когда ему не было и года. Отец, потомственный дворянин, офицер славного Лейб-гвардии Преображенского полка, участник Балканской кампании, был занят на службе, и детство Славика прошло в фамильном имении, расположенном в Орловской губернии, под присмотром бабушки и кормилицы. Мальчик рос серьёзным и вдумчивым, но в то же время резвым, бойким. Он с равным удовольствием блуждал в одиночестве по аллеям парка или сидел с книгой в отцовском кабинете, ходил на охоту с мужем кормилицы и его сыновьями, своими молочными братьями, пропадая в лесах и на болотах по целым дням, предавался играм с деревенской ребятнёй. В нём не было барственной заносчивости, но чувство собственного достоинства было развито необычайно. Он знал себе цену, был целеустремлён, решителен и становился лидером в детских играх не правом рождения, а умением заставить подчиняться своей с самых ранних лет железной воле. Аккомпанементом тем беззаботным годам стали рассказы отца о сражениях на Балканах, о Скобелеве, Черняеве и других героях. Девяти лет Андрей Петрович отдал сына в кадетский корпус. По окончании его Ростислав поступил во Владимирское военное училище, оказавшись в одном классе с юнкером Александром Кутеповым. Тогда судьба свела их впервые. Ростислав сразу отдал должное дисциплинированному, подтянутому и волевому однокашнику, пришедшему в училище из гимназии, не имея за плечами кадетского опыта. Отсутствие последнего, однако, ничуть не мешало ему: Кутепов был первым учеником и производство в фельдфебели получил, минуя чин старшего портупей-юнкера, что случалось крайне редко. По окончании училища многие молодые офицеры сразу отправились на разразившуюся Русско-японскую войну. Среди них были и Арсентьев с Кутеповым. Оба, оказавшись на фронте, получили назначение в команду разведчиков. Большим разведывательным операциям, как правило, предшествовали ночные вылазки, предпринимаемые силами нескольких человек с целью минимизировать риск для всей команды. Такие вылазки Кутепов всегда проводил лично, взяв с собой одного-двух охотников, среди которых неизменно оказывался и Арсентьев. Ростислав Андреевич особенно любил вспоминать один случай. Японцы выставили заставу из восьмидесяти человек. Среди ночи охотники подкрались к часовому, не заметившему их приближения. Арсентьев оглушил его прикладом, и разведчики во главе со своим бессменным командиром бросились вперёд с криком «ура!». Японцы разбежались, оставив оружие, ставшее трофеем кутеповского отряда. Вскоре пути двух офицеров разошлись. Ростислав Андреевич получил тяжёлое ранение, после которого был признан инвалидом, и целых два года провёл в родном имении, коротая время за чтением книг.
Поправив здоровье, Арсентьев вновь вернулся на службу. Его тянуло к разведывательной деятельности, но командование оставляло исполнительного офицера на штабных должностях. Карьера Ростислава Андреевича явно застопорилась. Он получил чин капитана, но вскоре произошла история, вернувшая ему погоны поручика. История была тривиальной. Два офицера поссорились из-за дамы, последовала дуэль, в которой Арсентьев, будучи близким другом одного из поединщиков, выступил в роли секунданта. Дуэль закончилась плачевно: друг Ростислава Андреевича был убит, а его противник серьёзно ранен, оба секунданта разжалованы. Возможно, Арсентьев никогда бы не простил себе этой несчастной истории, если бы она не свела его с женщиной, которой он вскоре безоглядно отдал сердце и сделал предложение.
Аделаида была прелестным созданием. Невысокая, хрупкая девушка с маленьким, живым лицом на тонкой, нежной шейке, с острым, чуть вздёрнутом кверху, пуговкой-носом, и умными, иконописными глазами под удивлёнными дугами бровей – вот, что увидел перед собой Ростислав Андреевич при первом знакомстве. Аля оказалась скромной, покладистой, начитанной юной особой, получившей прекрасное домашнее образование, талантливо музицировавшей и крайне далёкой от набирающего популярность типа эмансипированных девиц, равно как и от образа светских барышень. Арсентьев был очень удивлён, что такое невинное существо могло стать причиной кровопролитной дуэли. Сама Аля была совершенно подавлена последней, виня себя в случившемся несчастье. Она даже подумывала уйти от мира и посвятить жизнь Богу, но решительный натиск молодого поручика изменил её намерение. Она стала его женой, и Ростислав Андреевич увёз её в своё имение.
Несмотря на служебные неурядицы, то были самые счастливые годы его жизни. Аделаида оказалась не только преданной и любящей женой, но и великолепной хозяйкой. Дом Арсентьевых, запустевший после смерти бабушки без женской руки, теперь расцвёл. Отец, вышедший в отставку, не мог нахвалиться невесткой и привязался к ней, как к родной дочери.
В Четырнадцатом году со второй попытки Ростислав Андреевич поступил в Николаевскую академию Генерального штаба. Начавшаяся война поставила его на распутье: сердце офицера рвалось на фронт, разум требовал довести до конца начатое – окончить академию. Начатое Арсентьев оставлять не любил, к тому же надежда получить назначение на фронт, на линию огня, а не в очередной штаб для него, признанного медкомиссией «ограниченно годным» да ещё имеющего служебный проступок, была невелика. Взвесив всё и прозондировав почву, Ростислав Андреевич остался в академии…
В Шестнадцатом году стало известно о появлении в академии нового лектора – молодого генерала, только что приехавшего с турецкого фронта. Слухов о нем было множество, но самого его ещё никто не видел, а потому аудитория ожидала лекции с большим интересом и волнением. Наконец, в широко раскрытые двери вошёл совсем молодой, сухощавый, темноволосый генерал с худым, нервным лицом, черты которого казались заострёнными до резкости. Георгиевский крест, Георгиевская шашка и серая папаха в руке дополняли образ. Крупными нервными шагами лектор прошёл на кафедру и заговорил громким, резковатым голосом:
– Я – генерал Марков, приехал к вам с Кавказского фронта, будем вместе с вами беседовать по тактике, поменьше зубрежа; прошу на лекциях слушать, а главное, почаще меня останавливать; всякий вопрос, всякое несогласие несите сюда, ко мне, не оставляйте его при себе; дело военное – дело практическое, никакого трафарета, никакого шаблона.
Такое начало было собравшимся в диковину, а потому внимание ещё усилилось. Лектор говорил образно, выпукло, приводя огромное количество примеров из военной истории и личного опыта, почерпнутого из двух войн. Блестящая эрудиция дополнялась меткими и часто резкими умозаключениями. Резкость проступала во всём образе генерала. Даже движения его, жесты, которыми сопровождал он свою яркую речь, были резки и угловаты. Казалось, будто бы на кафедре вдруг запылал факел, обжигая сердца каждого присутствующего. Арсентьев слушал эту удивительную, ни на что не похожую лекцию, боясь пропустить хоть слово. Промелькнула мысль: как щедро одарила природа этого человека, столь многого достигшего и на военном, и на научном поприще к своим неполным сорока годам. А что же сам Ростислав Андреевич? Переступил тридцатилетний рубеж и остался в чине поручика…
Все лекции Маркова сопровождались большим количеством вопросов слушателей. Критика и возражения выслушивались лектором со вниманием и получали подробный ответ. То был обмен мнениями, блестящий поединок, в котором сверкали как мысли генерала, категорически порывавшие со всеми шаблонами прошлого и мятежно ищущие новых свободных путей, так и отклики на них из аудитории. Единой жизнью жили слушатели и лектор, в едином ритме бились их сердца, и эта атмосфера являла собой нечто феноменальное, небывалое.
