Клоп поморщился от боли. Досталось ему знатно – у обозника крепкий кулак был. Глаз заплыл, отливая даже не синим, а красноватым. Губы разбиты сапогом. Хотя, может, наоборот, глаз сапогом, а губы кулаком.
– Да я не об этом. – Чустам ехал рядом с нами. – Когда Хромого по мужской части инвалидом хотел сделать, чего не бросил?
– Так рука в лямке запуталась. И ничего я ему там не хватал. Я думал, там лука есть.
У меня уже слезы текли из глаз от смеха. Это со стороны не смешно, а когда ты пережил все это…
– Этот тоже хорош, – Чустам перекинулся на меня, – Звезданутого в свечу, а сам руками машет, не знает, за что схватиться.
– Да он сам, я просто испугался.
– А чего вообще хотел сделать?
– Их напугать, там, может, и Клоп бы убежал.
– А у воина клинок не видел?
– Нет.
– Я думал, он успеет по тебе садануть.
Только затихли, как Клоп продолжил:
– Я ему ору – стой! А он пригнулся на ту сторону лошади и не слышит.
– Так у тебя рубаха на голове была.
– Я сильно орал!
Клоп кроме того, что огреб от обозников, еще и ногой обо что-то ударился, пока я его почти волоком тащил на Звезданутом. Теперь у нас было двое хромых.
Слава богам, что кончилось все хорошо. За исключением подорванного здоровья Клопа и того, что я во время вольтижировки потерял наши седельные сумки, но там, кроме меча, ничего ценного не было. Еще рубаху Клопа и зелье тоже там оставили. На тему невезучей ночи для Клопа мы с Чустамом уже успели поиздеваться, так как меч в утерянных сумках был тоже его…
Размен вещами с обозниками прошел в нашу пользу. За наши убытки мы получили лук со стрелами – это как раз та палка, которую притащил корм, а непонятная коробка оказалась колчаном, седло для меня, лошадь для Чустама, седельные сумки, в которых было все, что может пригодиться путнику, от иголки с ниткой и мыла до магического огнива и соли. Кружка, ложка, нож, фляжка с настойкой… Хозяйственный прежний владелец был. Кроме того, получили большое одеяло – это то, что я принял за сумку, и, самое приятное, мешок с едой. Но снова не повезло Клопу. Если мы в полной мере насладились хлебушком, салом и колбаской, то ему приходилось для того, чтобы откусить, вытягивать разбитые губы, словно лошади.
– Да-а, подвело нас зелье… – когда мы отсмеялись, резюмировал Чустам.
– Не скажи, зато как смело работали, – попытался я найти хоть что-то хорошее. – Так бы струхнули, наверное.
– Ну да. Только вот могли и оставить там кого.
Мы замолчали, обдумывая слова корма. Так-то оставить жизнь за тряпки или кусок сала… Опять же, кто заставляет?
На лошадях, изредка переходя на рысь, мы около полудня были на полпути домой. И это с учетом того, что мы поплутали по лесу, пару раз выезжая на дорогу, чтобы запутать следы, и заехали за вершами. Езда на лошади с седлом и без отличалась как… мм… даже сравнить не знаю с чем, но кардинально. В этот раз отбивать мягкое место приходилось Клопу. Ну не его сегодня день. Впрочем, он не жаловался, только постанывал.
На том же месте, где и в прошлый раз, я вновь ощутил чужой взгляд. Оглядел окрестности. Вроде никого.
– Что, тоже неуютно? – спросил корм.
– Ага. Словно смотрит кто.
– Странное место. Я еще в ту дорогу все осмотрел. Тут даже спрятаться-то толком негде.
– Согласен.
Вокруг был довольно редкий «березовый» лес. Спрятаться, если захотеть, можно было, но вести поиски, полагаясь только на непонятные ощущения… Да и неизвестно что найдешь. Клоп, видимо, тоже хотел поучаствовать в беседе, но Чустам махнул на него рукой:
– Молчи. Опять губы разбередишь.
На всякий случай минут через пятнадцать остановились около кустов и затихли. Убедившись, что за нами никто не едет и не идет, направились дальше, перейдя на рысь.
– Тава… – все-таки решил нас оповестить Клоп.
– Что? – переспросил корм.
Клоп облизнул губы:
– Трава за нами не примята.
Мы развернулись и подъехали к кустам. И вправду, за нами не было следов. А лошади это вам не люди – вес-то у них хороший, да и толклись мы тут достаточно долго… Чустам, спешившись, прошелся назад. Потом вернулся к нам. Стебельки стали выпрямляться через минуту!
– Нехорошее место. Едем отсюда. – Корм ловко запрыгнул в седло.
Заметили нас издалека. Ларк чуть ли не кубарем скатился с холма и побежал навстречу.
– Ого! Вы еще одну лошадь увели? А рубаха где? А с лицом что?
Похоже, у Ларка от переживаний прорезалась почемучкина болезнь. Вечер провели словно в семье. Мы рассказали, как съездили. Толикам осудил нас за безрассудство:
– А что, не догадались камешек в кого кинуть перед тем, как лезть?
Потом в восемь глаз умилялись, как Ларк первый раз в жизни пробовал колбасу. В мешке была крупа, но ее Толикам убрал на будущее. Под конец выпили почти всю настойку из фляги. Почти, потому что наш голубопечатный хозяйственник не дал выпить полностью, оставив на случай дезинфекции загноившихся ран – шамана здесь не было. Ларк со второго глотка закосел. Опять же посмеялись. Осмотрели новую лошадь. Не арабский скакун, но и не старая кляча. Назвали Серебряная Рабыня. Серебряная – потому что шкура серая, ну а Рабыня – потому что освободили из-под злого ига корыстолюбивых купцов.
«Один из лучших вечеров в этом мире», – посетила меня мысль, когда засыпал. Кстати, Клопу хоть в чем-то повезло. Поскольку рубахи у него не было, ему досталось одеяло.
Глава 14
Мы решили сделать передышку и повременить с рейдами. Если честно, то где-то очень глубоко меня глодала мысль о неправильности воровства. И тут дело не в моральных принципах и воспитании. Слово «выжить» глушило мораль, не полностью, но глушило. Ну а рабство меня давно перевоспитало, и отнюдь не в лучшую сторону. Терзало другое. Во-первых, с аналитической точки зрения уверен, что много мы наворовать не сможем – мы же не местные чиновники, которых допустили к казне. А вот рано или поздно попасть в переплет – попадем, только уже с другими последствиями, и ладно, если просто убьют, а если обратно в неволю… А во-вторых, воровали-то ведь мы не у самых богатых людей, а как следствие, могли и довести кого-нибудь до рабства. Вообще, испытав тяготы, по-другому смотришь на некоторые вещи. Нет, правда. Может, конечно, это когда-нибудь сгладится и порастет быльем, но сейчас…
– Я свободе-э-эн… – Напевая, я направился к омуту – искупаться.
– Хромой, – окликнул Чустам, отдыхающий в теньке.
– А?
– Правда, откуда ты? Я много разных языков слышал, а вот тот, на котором ты поешь, – никогда.
