– Эритор! А ну, бери куртку и марш в шеренгу! Унрулия – следом, возьми мою. Я придержу лошадь.
Не успела Унрулия возмутиться, Эритор уже на полпути, лицо прикрыто локтем, прорвался сквозь пламя. Крестьянин кивнул новичку. Огонь будто чует: силы в центре не равны, полыхнул в два роста справа, но там уже Унрулия, не считая деревенских, все отчаянно машут, сбивают пламя. В какой-то момент погас по всей линии, только тогда крестьяне двинулись с вёдрами проливать защитную полосу. Я направил лошадку вниз, чумазые Эритор с Унрулией идут устало навстречу. Здоровенный крестьянин в летах, крепкий как столетний дуб, машет приветливо, на чёрном от сажи лице блеснул белым ряд зубов. Если бы не голубые глаза, можно принять за одного из южных дикарей, что ходят караванами с дальнего конца пустынь.
– Эге-гей! Спасибо! В самый раз помогли! – прокричал крестьянин, трёт лицо такой же чёрной ладонью. – У нас беда за бедой, ещё этот пожар. Эх, найти кто пожог – руки повыдёргиваем! Видали кого на дороге?
Эритор открыл рот, но Унрулия подошла, положила ладони на плечи.
– Не видели. Разве что тот отряд, – ответил я.
– Какой отряд?
– Несколько всадников в чёрном, на вид – наёмники. Встречали?
Крестьянин мотнул башкой. Вокруг собираются люди, усталые и злые.
– Садитесь в телегу, довезём до деревни. Расскажете, что за напасти валятся, – предложил я, упреждая.
– Вы сами кто будете?
– Это колдун Виллейн, мы сопровождаем его в важном походе!
Звонкий голос Эритора сработал как волшебство: крестьяне повеселели лицами, хлопают соседей по плечам.
Я нацепил важный вид.
Народ шепчется, как-то слишком возбуждённо. Я прислушался.
«Точно маг? Как начали королевскими лицензиями торговать, кто магом ни назовётся!»
«Подумаешь, диковина. У нас не Ретуния, где за колдовство на кол садят».
– Колдун, замечательно, нам колдун в самый раз, очень нужен! – обрадовался набольший крестьянин, у меня отлегло от сердца. – Давай-ка, посадим в телегу малых, надышались, вот-вот сомлеют!
Сели и Унрулия, и Эритор, крестьяне помогают стронуться, шагают рядом, крепкие руки и спины и не столь крепкие ноги готовы прийти на помощь дохлой лошадёнке. Показалось село. К церквушке с колокольней жмётся три дюжины домов.
– Что за напасть у вас?
Набольший утирается мокрой и только что чистой тряпицей – сыскалась и такая. Откашлялся, проговорил с тревогой:
– Напасть, о какой и деды не слыхали. Повадились детки по ночам на болота ходить. Это на юг сушь да степь, за деревней Гнилая Топь, самый край, но и того хватает. Нет, все понимаю, мальчишкой сам бегал, правда, днём. Лягух наловить или светляков в бычий пузырь.
Крестьянин замолк перевести дух, люди прислушиваются и кивают.
– Детки возвращаются, а где были, что делали – не помнят.
– Велика беда! Дело в болотных газах, и только. Не пускайте!
– Мы так и сделали два дня тому, заперли мальцов на ночь. В полночь слышу – шум, мой младший из-под лавки шасть и уже засов скребёт. Я его за плечо, он как глядь глазами пустыми! Я так и сел, стервец вывернулся и драпать. Насилу догнал, скрутил, рвётся так, что связать пришлось! У соседей та же беда, у брата-покойничка дочка, племяшка моя, убегла. До сих пор нет.
– Давно началось? – продолжил я расспросы.
– В том и дело. Ходили давно, но этак, по одному. Несколько недель ничего. Два дня тому ушли дружно, как позвал кто, но вернулись, кроме племяшки. С утра хотели искать, но пожар этот некстати. Эх, всё одно – не найти, пропала!
Крестьянин огляделся на погоревшие поля и печально уставился под ноги.
– Каждый год горит. Дюжину раз говорил войту: надо ров от ручья рыть, он все на авось машет!
– Что за болото Гнилая Топь? Дети не тонут, взрослые найти не могут?
– Болото гнилое. Гнилое и подлое, поверху мох, ребёнка держит, а кто тяжелее – сразу вглубь провалится. Дети по нему далеко зайти могут, кабы не на ту сторону.
– Да, не повезло вам.
Крестьяне заворчали, набольший продолжил, глядя пытливо:
– Дети околдованы, любому ясно. Одна надежда на мага!
Я оглядел народ, иные отводят взгляд.
– Помогу, для этого и нужны маги!
Люди заулыбались, напряжённые лица расслабляются на глазах. Я тяжело вздохнул:
– Только есть одна закавыка.
– Если речь об оплате, соберём сколько можем! Верно, люди? Не думайте, что деревенька мала. Видите – церковь поставили как в селе, за свой счёт!
– Да нет, не в золоте дело, – ответил я, лицо крестьянина при слове «золото» слегка вытянулось. – Хотя деньги лишними не будут. Неходячий я, придётся кому-то тащить на себе. Боюсь, в болото идти, беду вашу только там решить можно.
Набольший глянул на мои ноги и промолчал. Оглядел своих, люди мнутся, лишь двое молодцев расправили плечи.
– Дотащим. Хоть до Ретунии, только от напасти избавьте!
– Я помогу вам. Мои… спутники пусть останутся в деревне.
– Ну уж нет! – взвилась Унрулия, тёмные глаза полыхают гневом. – Вместе так вместе! Забыл наш уговор?
Я смежил веки.
– Будь по-твоему. Только не жалуйтесь потом!
Глава 9
– Не так плохо ехать на ком-то верхом! Что скажешь, Виллейн? – заметила Унрулия.
– Не ездовой гном, говорят, они ещё лазят по кручам Заласских гор, но сойдёт!
Я на плечах у жилистого из тех парней, что увязались в болота. Скакун мой прёт как по центральной улице, дыхание ровное. Похожий на циркового силача плетётся позади, выдохся подо мной за полчаса пути.
Мы втроём замыкаем, первым в отряде крестьянин-набольший, на плече страшноватые вилы из чёрной дедовской бронзы в количестве трёх штук. За ним Эритор и Унрулия.
Набольший не соврал, за деревней, за пустошью, стволы редковатого леса, торчат как забор по краям обширных болотин. Хотя солнце давно перевалило за полдень, лучи вязнут в ещё густом с утра тумане, белая мгла не даёт рассмотреть и в сотне шагов. Отряд идёт тяжко, местами по колено в тёмной воде. Болотные гады скользят под поверхностью, вьются меж ног, мне с высоты хорошо видны узкие белёсые спины. Постепенно островки сухого исчезают, воду затянул толстый слой мха, пружинит при шаге, под моим скакуном и вовсе рвётся.
Я оглянулся. Цепочка следов быстро заплывает водой, но опытный взгляд различит сразу.
Эритору всё интересно. Вертится без устали, Унрулия шипит змеёй, то и дело ловит за шиворот, чтоб не ухнул в тёмный омут. Особая болотная тишина закладывает уши, и влажное чавканье подошв – единственный звук. Мы одни в белом супе тумана.
