– Это очень важно, – напуская на себя самый деловой вид, сказала она. – Очень важно. Я только забыла его имя. Возьмите.
Она и в самом деле забыла в эту минуту имя зампреда. Хотя знала его теперь прекрасно. Вылетело из головы – не вспомнила бы, как ее ни тряси.
– Скажи, что сейчас возьму, – велел Скоробеев, направляясь к себе в кабинет.
– Одно мгновение. Артем Григорьевич сейчас возьмет трубочку, – произнесла Маргарита в микрофон, подождала, пока в телефоне около уха не настала тишина – знак того, что Скоробеев снял трубку, – и опустила свою трубку на рычаг.
Она была довольна собой. Она обещала зампреду устроить встречу со Скоробеевым – и устроила. Пусть не вживе, а всего лишь по телефону, но уж что получилось.
Минута, не больше прошла с момента, как дверь кабинета за Скоробеевым закрылась, – и она вновь распахнулась. Скоробеев вылетел в приемную, и был он такой красный, будто его обварило кипятком. Маргарита в первое мгновение, не успев ничего сообразить, даже испугалась.
– Что с вами, Артем Григо… – начала она.
И заткнулась.
– Ну зайди! – указал Скоробеев внутрь кабинета.
Она зашла, он захлопнул одну дверь, другую – и заорал, наливаясь медью еще больше, хотя, казалось, больше некуда:
– Ты что себе позволяешь?! Ты кто такая, чтоб мне указывать, с кем говорить, с кем нет?! Ты у меня работаешь или я у тебя? Ты не забывайся, кто ты, а кто я! Забылась?! Ум за разум зашел? Я его тебе живо на место вправлю? «Важно»! «Возьмите»! Как смела?! Как смела, спрашиваю?!
– Но вы же сами назначали ему встречу, – сказала Маргарита. – Он даже приходил, я еще спускалась к нему. Просто вы в неудачное время назначили.
– В неудачное?! – перебил ее Скоробеев. – Не тебе заключения делать! Я знаю, в какое. В какое мне нужно, в то и назначаю. А твое дело маленькое, ты помощник, тебе сказано сделать – сделай, а самовольничаешь – катись к дьяволу, на твое место сколько найдется, знаешь?!
С ясной, рельефной отчетливостью Маргарите вспомнилось: тогда, перед Новым годом, когда зампред позвонил снизу, ей еще почудилось из разговора со Скоробеевым, будто бы он специально назначил встречу на время, когда будет комиссия и никто не возьмет трубку. Но – почудилось и забылось, и больше потом не возвращалась мыслями к тому разговору. А значит, ей это тогда не почудилось. Значит, специально. Чтобы пришел, позвонил-позвонил – и ушел. Убрался восвояси не солоно хлебавши. Но она, полагая, что звонят из редакции, и перепутав городской телефон с местным, сняла трубку.
– Артем Григорьевич, – сказала Маргарита, улыбаясь Скоробееву в лицо, – извините, но вы ведете себя отнюдь не как демократ. Я имею в виду не только то, что вы так орете на меня…
Он не дал договорить ей.
– Заткнись! Ты! Заткнись! – Скоробеев топнул ногой, рука его вскинулась – он был готов ударить ее, но все-таки удержался. – Указывать мне! Вон из моего дома, чтоб к вечеру духу твоего там не было! Чтоб вернусь – не пахло тобой!
Маргарита, не отвечая, повернулась, открыла дверь – одну, другую – и вышла из кабинета. Прошла к своей конторке и села за нее. Но тут же поднялась, встала на стул с ногами и отвесила глубокий поклон – будто перед нею был зрительный зал, а сама она стояла на сцене.
– Мерси, господа, – произнесла она. – Нижайшая вам благодарность. Ваш теплый прием согрел мне душу. Это тепло я навсегда сохраню в своем сердце.
Ее всю трясло, хотелось орать – как Скоробеев, – но, постояв еще немного на стуле, она спустилась с него и занялась своими неотложными делами: сходила в отдел на второй этаж, взяла перепечатанный протокол последнего заседания комиссии, вычитала его у себя за конторкой, позвонила начальнику отдела, сверила данные протокола с его записями, заказала пропуска для корреспондентов с телевидения, пришедших к Скоробееву за очередным интервью, встретила их, сделала им кофе, провела к Скоробееву в кабинет…
За час до окончания рабочего дня, прервав интервью, которое он давал, она зашла к Скоробееву и спросила его, может ли она уйти пораньше, так как сегодня у нее небольшой переезд и нужно уложить вещи.
– Да-да, конечно. О чем разговор, – отозвался он в самой своей демократической манере.
Интересно, в какой бы манере она получила это разрешение, если б не корреспонденты телевидения?
Полина дома была уже обо всем поставлена Скоробеевым в известность. Глаза у нее, когда они с Маргаритой разговаривали, норовили убежать куда-нибудь подальше, и, словно боясь, что Маргарита станет выяснять с ней отношения, она старалась говорить побольше сама, тараторила без умолку, и все – будто винясь перед нею за мужа и одновременно оправдывая его:
– Ой, ты знаешь, он, когда ему поперек, может убить, я правда боюсь. Такой характер. Совершенно кошмарный. А вместе с тем, мы же, бабы, так довести можем, да? Мы же сами от себя спасения, бывает, ищем. Такие мы, бабы. Согласна, да?
Маргарита не собиралась выяснять с ней никаких отношений – при чем здесь вообще Полина? – и, пакуя вещи, укладывая, уталкивая в сумки, односложно поддакивала:
– Соглашаюсь.
– Нет, я серьезно, – не удовлетворившись ее ответом, продолжала Полина. – И тем более этот тип, который звонил… конечно, тебе не нужно было звать Артема к нему. Он так к Артему пристал – просто неприлично. Мало ли, вместе работали! Какой-то идиот, ей-богу! Был зам. председателя в районном совете, а советы же, как Белый дом расстреляли, все упразднили, и вот теперь на работу никуда устроиться не может. Хочет, чтобы Артем помог. Сам за три года никаких полезных связей не наработал, не нужен никому, а почему Артем должен? Почему, да?
– Действительно, – отозвалась Маргарита.
– Нет, ты понимаешь?
– Еще как!
Полина остановила, наконец, на ней взгляд, пытаясь понять, всерьез ли Маргарита соглашается с ней, или же тут ирония.
– Нет, – проговорила она потом, – такой, знаешь, идиот, такой идиот, просто поразительно! Выбрали на демократической волне зампредом, три года сидел – и не наработать никаких связей!
– Идиотичней некуда, конечно, – снова согласилась Маргарита.
Она приехала сюда с двумя сумками, за три недели жизни натаскалось вещей еще на три. Просила мать подвезти к работе то книги, то юбку с шарфом, то альбом с фотографиями. Маргарита вышла на улицу, поймала машину, вернулась за вещами, – и, когда отъезжала от подъезда, в забранный черной чугунной решеткой двор, сыто покачиваясь, неторопливо вкатила черная служебная «Волга» Скоробеева.
Маргарита вернулась домой – и стала жить тихо, как мышь. Шмыгала утром на работу и шмыгала вечером обратно. Кусочек сыра в норку и за кусочком сыра из норки. В известной мере, этот образ, с которым она сейчас ассоциировала себя, соответствовал действительности: в магазинах появились французские сыры с плесенью – «бри», «камамбер», – они безумно понравились ей, и она, несмотря на их дороговизну, старалась, чтобы в холодильнике всегда была коробочка того или другого. Руслан успокоился – и больше не трезвонил и не возникал около дома. Скоробеев после устроенного скандала не появлялся на работе два дня, а когда появился, провел между собой и нею такую черту – как пограничная охранная полоса: не вступи, а вступишь – считай, пропала. Беспрекословное исполнение всех приказаний, без разрешения не открывать рта, высказываться только по делу, и с членами комиссии – тоже никакой неформальной трепотни.
