Маргарита невольно отпрянула.
По лицу у Ципы растекалась плотоядная улыбка заслуженного удовольствия.
– Если бы даже и с марихуаной, – сказала она. – Я, конечно, не рискнула везти, но в Америке, особенно в молодежных тусовках, – это обычное дело. Такой после этого секс – в жизни не имела. А вы разве не пробовали?
Маргарита пробовала, не без того. Пять лет на Ленгорах и не попробовать – такое исключалось. Только она пробовала гашиш, не марихуану, и ей не понравилось.
– Что-то на меня не произвело впечатления, – ответила она.
Ципа, продолжая держать зажигалку горящей, снова протянула ее Маргарите.
– Значит, у вас еще все впереди. В вашем возрасте я не смела и мечтать о чем-то подобном.
Ей, как понимала Маргарита, было около сорока, может быть, лет тридцать семь, а может быть, тридцать девять. Все же там, после тридцати, Маргарита плохо чувствовала возраст. Во всяком случае, Ципа была ощутимо старше Полины – это уж точно. У нее был и муж, и двое детей, но в Америке она жила без них.
Маргарита прикурила от поднесенного огня, отошла к столу со стоящим на нем ксероксом и села на свободный угол, свесив вниз ногу.
– Если марихуана так хороша и безвредна, – спросила она, – почему же в Америке столь усиленно борются с наркотиками?
– Созреет и Америка до легализации. – Ципа тоже прикурила и бросила зажигалку обратно в сумочку. Зажигалка была у нее эффектная – тяжелая, металлическая, со сменяемыми баллонами. – В Голландии, например, – пожалуйста, в любой аптеке. Нужно только знать меру. Как и в алкоголе. Настоящая демократия – это свобода выбора. Знаешь опасность, но хочешь губить себя, колоть тяжелые наркотики – губи. Твой выбор!
Маргарита внутренне содрогнулась. В ней вновь, едва не физическое, возникло ощущение, что по ней, тяжело громыхая и скрежеща, катит что-то тяжелое, похожее на танк.
– Вы хотели о статье, – сказала она. – Мое мнение. По-моему, феноменальная статья.
– Ну-ну. Да. Так, – с жадностью вскинулась Ципа, затягиваясь и тут же выпуская дым. – Понравилась статья, да?
Она хотела похвал! Фимиама! Хотела надышаться им, напитаться, насытиться, хотела его, как наркоман наркотика, и вовсе никакое мнение Маргариты ее не интересовало. Просто другие не прочли статью, а Маргарита прочла, и вот обязана была окурить ее благовонием.
С какой стати?! – встало в Маргарите все на дыбы.
– Тяжело, – проговорила она.
– Что тяжело? – Ципа отвела руку с сигаретой от губ. – Тяжело читать? Ну, это бред! У меня очень легкое перо, еще никто никогда не говорил мне, что меня тяжело читать.
– Нет. – Маргарита, напротив, поднесла сигарету ко рту, затянулась и, не торопясь, выдохнула дым. – Я не о стиле. Я о тоне. Об интонации. Вы будто катком катите.
– Катком? – переспросила Ципа. И пожала плечами. – Конечно. Именно. Это и было моей целью. Значит, я ее достигла.
– Нет, по мне катком, По читателю.
– По читателю? – снова переспросила Ципа. – Ну что ж… По нам по всем не мешает пройтись катком. Чтоб выжать из нас рабов коммунизма. До капли чтоб. Выдавим – только тогда демократия и восторжествует.
Маргарита, нося сигарету с картинной неторопливостью, снова затянулась.
– После катка от человека ничего не остается. Нечему будет и торжествовать.
– Перестаньте. – Ципа рывком подняла себя с кресла, шагнула к столу, на углу которого сидела Маргарита, загасила сигарету о лежавшую на ксероксе стопку бумаги. Бросила белое смятое коленце на черное зольное пятно и, переступив ногами, оказалась перед Маргаритой, прямо напротив нее и так близко, что попробуй Маргарита встать, у нее бы это не вышло. – Вы, Риточка, удивительно извращенно сумели прочесть меня. Статья замечательная, я горжусь ею. У меня не бывает плохих, а эта особенно удачная. – Она сделала паузу и затем спросила: – Вы, случаем, сами не пишите? Ничего?
Оттого, что Ципа стояла так рядом, так близко – едва не между ее ногами, – Маргарите было неуютно, она чувствовала, что кураж оставляет ее, и не знала, как заставить Ципу отойти от себя.
– Нет, – сказала она, – не пишу.
– А что вы заканчивали?
– Филфак.
– Да, филфак – не журфак. Образование получишь, а судьбу строить – кирпич не тот.
Лицо у Ципы странно изменилось. На нем не было сейчас никакого выражения: один гладкий лицевой мускул, и лишь. Не отрывая взгляда от Маргариты, она отступила от нее, постояла так и двинулась к двери.
– Простите, – позвала ее Маргарита. Ей и не хотелось спрашивать, и не могла не спросить, – так ее задели слова Ципы. – Вы о чем, когда о судьбе? Что вы имели в виду?
Ципа остановилась и вновь обратилась лицом к Маргарите.
– То имею, что так и будете сидеть в «чего изволите?» У мужиков в подчинении. Что, устраивает вас ваша работа?
– Вполне. Пока, во всяком случае.
– А и не будет устраивать – куда денетесь. Придется терпеть.
– Почему это?
– А потому что деться вам некуда будет, говорю же.
– Почему? – повторила с настойчивостью Маргарита.
Лицо у Ципы по-прежнему оставалось одним гладким мускулом без всякого выражения.
– Вы кто, женщина? Женщина, не мужчина. А живем мы в каком мире? В мужском. Чтобы стать равной мужчине, нужно быть независимой. Как женщина может стать независимой? Выбрав профессию, где нужны именно ее женские качества. Они, и никакие другие. А это только творческие профессии. Почему женщины всегда рвались в актрисы? Или в писательницы?
– Но не все же одарены актерски. Не все имеют склонность к писанию.
– А я вам о чем? Именно. Так что, Риточка, судьбу я вашу провижу насквозь. «Чего изволите». И вы смеете судить меня? Да ни в жизнь!
После такого уж точно следовало прекратить разговор, ни слова больше, но Маргарита все так же не чувствовала себя способной поставить в нем точку; хотела – и не могла. Она только соскочила со стола и на той же стопке бумаги, рядом с сигаретой Ципы, загасила свою.
– Вы считаете себя кем-то вроде амазонки, да?
– Кем? Амазонки? – Наконец в лице Ципы вновь промелькнуло что-то живое – вроде отвращения. – Еще не хватало! Амазонка живет в своем, женском мире, во вражде с мужчиной. А должно – вровень с ним, в его мире. По его законам.
Вот теперь Маргарита была свободна от нее. Теперь Ципа сказала все, что Маргарите хотелось услышать.
– Я согласна быть амазонкой, – произнесла она. – Мне этого хватит. Я не бык с яйцами.
И быстро двинулась мимо Ципы к двери. Последнее, про быка, конечно, не следовало говорить. Точно, не следовало. Не удержалась.
Ципа, в отличие от нее, не ответила Маргарите. Но в глазах Ципы, в последний момент, когда проходила мимо и еще видела их, Маргарита прочитала горячее, страстное обещание: не прощу! ни в жизнь!
