– Как это? – заинтересовалась Маргарита.
– Так это, – сказал отец. – Вот этикетку я нарисовал, современные технологии сейчас какие, знаешь? Заложил ее в компьютер, обработал – и она у тебя вечная! Бумажка обносилась, клише затерлось – нырк в компьютер, и получай новенькую. Но только за компьютерную обработку нужно заплатить, отдельную цену положить, а они, идиоты, экономят. Они как думают: партию фальшака загнать – а там хоть трава не расти. А трава растет: партию загнали – новую деньгу сковать хочется. Новую сковали – там еще. А бумажка, которую я нарисовал, в негодность пришла. Ее же не берегли, в специальной папочке не хранили, совали черт те куда, с чего клише делать? Снова ко мне: можно организовать? Можно, конечно! И я им заново какое-нибудь французское «Мерло» заделываю. Пожалуйста, господа, получите!
– И они после этого компьютерной обработки все равно не заказывают?
– Не заказывают! – захохотал, ударил по рулю отец. – И никогда не закажут. Жлобье! Необыкновенное жлобье!
– Ну, ты и хват! – не удержалась, фыркнула вместе с ним Маргарита. – Приспособился к рыночным временам. А говорят, людям в возрасте трудно приспособиться.
– Э-эх, дорогуша моя. – Голос отца прозвучал минорно. – Трудно, трудно, все правильно говорят! Лет бы пятнадцать скинуть, что бы я, стал бы одалживаться этим конем? – Он постучал по приборной панели перед собой. – Мой бы это конь был, собственный. А так вот и тут понтярить приходится. Не может же такой бизнесмен, как я, на тольяттинской колымаге гонять!
Они подкатили к огороженной металлической решеткой, дорогой стоянке с двухэтажной рубленой будкой дежурного у ворот, въехали вовнутрь, отдали «Тойоту» охраннику, пересели в отцовские «Жигули» и вырулили на улицу.
– А чей это джип был? – спросила Маргарита.
– Хрен его знает, – отозвался отец. – Охрана дала чей-то. Так я у них тут обычно «Опель» беру, специально для съема его держат, но сегодня обломилось. Вскрыли вот мне эту «Тойоту». Им любую машину вскрыть – как тебе о Льве Толстом поговорить.
– А ключ зажигания? – продемонстрировала Маргарита свою осведомленность.
– Дело техники. Их, не моей. Подобрали.
– А если хозяину машина понадобилась? Как раз, когда ты на ней раскатываешь?
– Опять же не мое дело, – с прежним хладнокровием ответствовал отец. – Дают – значит, полагают, что не понадобится. Имеют о том какие-то сведения. Подзалетят – им отвечать.
– Нет, ну а если тебя ГАИ остановит? Ведь у тебя же на машину никаких документов?
Отец присвистнул.
– Копаешь! Прямо не по-женски. Ухо с тобой держи востро.
– Нет, а все же? Ведь никаких? – настойчиво повторила Маргарита.
– Да тебе что, не все равно? – по тону отца было ясно, что он уже начал злиться.
– Нет, ну а как же: ведь я с тобой еду, разделяю ответственность.
Отец помолчал.
– Не мечи икру, – сказал он потом. – Еще не было случая, чтоб я не выкрутился. А без риска деньги сейчас не скуешь. Не хочешь подаяния просить – рискуй. Рискуй – и не мечи икру! – Эти последние слова он уже выдал на крике. – Ясно, дорогуша моя?
– Ясно, – покорно проговорила Маргарита, понимая, что перехватила в своих вопросах, заступила за границу своих прав. – Ясно…
В следующий выезд Маргарита сопровождала отца на самый настоящий прием, проводившийся клубом, членом которого, оказывается, отец состоял. Для этого приема отец, поехавши с ней вместе в недавно открывшийся итальянский бутик, купил Маргарите вечернее платье. К платью ей был выдан им бриллиантовый гарнитур, но в том, что бриллианты в нем – чистой воды стекло, Маргарита не сомневалась. Впрочем, ее это не волновало. Стекло так стекло. Не отличишь.
Через несколько дней после клубного приема настала очередь австрийского посольства, – отец, оказывается, котировался и на таком уровне. Маргарита, выйдя из дома, уже привычно распахнула мягко всхрапнувшую замком дверцу «Опеля», нырнула внутрь…
«Сладкая жизнь» – так она назвала свою новую работу «пассией» при отце. Правда, приходилось дежурить и в офисе – шестнадцатиметровой комнатушке в обшарпанном конторском здании со шмыгающими по туалету крысами, единственно что здание действительно находилось в двух шагах от Красной площади, сразу за ГУМом, имело пропускную систему и с улицы выглядело вполне пристойно. Дежурства в офисе были, впрочем, необременительны – ответить на телефонный звонок, отправить факс, принять факс, она во время них, в основном, читала – и газеты, и журналы, и книги, – сколько никогда не читала в жизни, даже и в университетскую пору; в общем-то, это была все та же «сладкая жизнь».
И так пришла и прокатилась весна, настало лето, сменилось осенью, снова лег снег, выбрали взамен прежней, наспех сколоченной после расстрела Белого дома краткосрочной Думы новую, на полноценный, четырехлетний срок, год закончился и начал грузнеть днями следующий по счету, – Маргарита все жила этой жизнью, перестала чувствовать ее временной, втянулась в нее. Мало-помалу она пришла к заключению, что, по сути, занимается тем же, чем занималась, работая с Атлантом и его компаньоном Семеном Арсеньевичем. Только с теми она таскалась по нудным, вытягивавшим жилы офисным переговорам с чашечкой кофе для ублаготворения, а тут – по приемам, презентациям и ресторанным обедам. «Почувствуйте разницу!» – кричала реклама с экрана телевизора; разница была еще та, Маргарита чувствовала ее еще как.
Сергея она встретила в Центре либерально-демократической интеллигенции на Большой Никитской, помнимой ею с детства как Герцена. Там проводилась некая конференция по поводу войны в Чечне, которая длилась уже второй год, и отец тоже был приглашен поприсутствовать. После конференции хозяева Центра дали ужин. Ужин проходил в форме фуршета – перемещались по залу с тарелкой еды в одной руке, с бокалом в другой, отца в разговоре с нужным ему человеком отнесло от Маргариты, она стояла одна, прикладывалась к бокалу, пытаясь с внутренним смешком определить для себя, настоящее «шабли» или подделка, взгляд ее прыгал с лица на лицо, перебегая из одного конца зала в другой, она ощущала себя эдаким невидимым никому прожектором, освещающим пятном луча плоскую тьму то там, то здесь, и вдруг этот луч будто поймали. Притянули к себе – не оторвать. Как если б он обладал свойствами железа и попал на магнит. У магнита были яркие, обжигающие голубые глаза, ярко-ржаные волнистые волосы, совсем недавно побывавшие под рукой хорошего парикмахера, открытое, без малейшего следа предпринимательского зажима, светлое чистое лицо, и возраста он был – того самого, который она определяла без всякой сложности: ее возраста. Они смотрели друг на друга – и отвести взгляды было невозможно. Сколько длилось это взаимное притяжение на расстоянии, она не знала. Потом ее магнит стронуло с места, и, не отводя от нее взгляда, кого из встречающихся на пути людей обходя, на кого натыкаясь, он двинулся через зал к ней.
– Почему вы одна? – спросил он, подходя к ней.
– Ничего подобного, – отозвалась она, взглядывая на его уши. Уши у него были под стать его хорошо подстриженным, свежевымытым волосам. – Уже не одна. – И, не дожидаясь, когда он представится, первой назвала себя: – Маргарита.
