Владислав снова похмыкал. Только теперь не с довольством, а саркастически.
– А бизнес у меня как крутиться будет? Я с кем торгую? Из России – в Лютецию, из Лютеции – в Рашен.
– А что такое Лютеция?
– Древнее название Франции.
– А чем ты торгуешь? Ну, из Рашен в Лютецию, например?
– Богатствами родины, Славочка, богатствами родины! – Владислав склонился к ней и, наконец, тоже поцеловал. – Чем еще торговать Рашен, кроме своих богатств?
– Лесом, нефтью, металлом, да? – проявила осведомленность Маргарита.
Владислав покривился.
– Нефтью – нет. К нефти, Славочка, лучше не подходить. Страшное дело, нефть! Чужие на этом поле бывают только мертвыми.
Вскинул глаза наверх, над спинками передних кресел, посмотрел на табло впереди – и расщелкнул пристегивающий ремень на животе. Потянулся – и расщелкнул на Маргарите:
– Все. Погасло. Конец «фасен белтс». Легли на курс. «Анфасен». Сейчас горло дадут промочить.
Маргарита видела в фильмах да и просто знала, что после взлета на международных рейсах подают напитки, но она не могла себе и представить, что, когда стюардесса, двигаясь по проходу между креслами с уставленной бутылками высокой тележкой, подойдет к их ряду и услужливо склонится к ней, нагнувшись над сиденьями: «А что вам?» – ее сведет такой судорогой кайфа. О, в этот миг она поняла, тех, кто бредил заграничными вояжами! Надо было испытать самой, чтобы понять. Оказывается, когда тебе служат и ты волен распоряжаться тем, кто служит, как угодно твоей душе, – это удовольствие, которое не сравнить ни с чем! Несравнимое удовольствие. Услада души.
Она собиралась взять минеральную воду в пластмассовом стаканчике, но Владислав, перебив ее, заказал у стюардессы красного вина. И сразу два бокала. Себе он взял коньяка, а оба бокала предназначались ей.
– Пей, не жалей, – сказал он, помогая Маргарите установить перед собой столик и опуская на него бокалы. – Настоящее французское. Не та помойка, что в Москве в магазинах.
Маргарите мгновенно вспомнился отец, показывающий альбом с этикетками.
– А неужели в Москве совсем нет настоящего?
Владислав покрутил в воздухе рукой.
– Случается. Но все равно. Бумажка на бутылке одна, а внутри другое. Отдаешь рубль – получаешь на копейку.
– Откуда ты знаешь? – Маргарита взяла бокал, поднесла к лицу, втянула в себя ноздрями витающий над бокалом аромат вина.
– Да уж знаю, – отозвался Владислав.
– Ты, может, их и поставляешь? – заговорщически скосила на него глаза Маргарита.
– Может быть, – невозмутимо ответил он, отхлебывая из своей рюмки.
Маргарита опустила бокал к губам и тоже сделала глоток. Покатала вино во рту, – и ее окатила волна восторга. Это было вино! Хотя наверняка далеко не лучшее. Даже точно, что самое среднее. Не будут же в самолете угощать коллекционным.
– А? Что? – видимо, проследив за выражением ее лица, воскликнул Владислав. – Вещь, да? Чувствуешь?
– Вещь! Чувствую, – протянула Маргарита. Отпила еще глоток и повернулась к Владиславу, закрыла глаза, потянулась к нему губами.
Но вместо поцелуя получила по губам легкий щелчок пальцем.
– М-м! – недовольно отшатнулась она, открывая глаза.
Владислав смотрел на нее с победной саркастической улыбкой.
– Без излишней эротомании в общественном месте! – И, подмигнув, пообещал: – Ужо попьешь у меня такого! От пуза.
– Нет, от пуза не хочу. Еще не хватало, от пуза. Что я, винохлебка? – быстро ответила ему Маргарита.
Но тем не менее оба бокала усвистели у нее – не заметила как и, когда стюардесса проезжала с тележкой обратно, попросила у Владислава разжиться у той еще порцией.
– Даешь! – сказал Владислав.
Но вино у стюардессы взял, и взял для себя еще коньяка.
– Даем! – принимая у него вино, снова с заговорщическим видом указала Маргарита взглядом на его коньяк.
– Дорогу ведь надо как-то скоротать. – Владислав смотрел на нее все с тою же победно-саркастической улыбкой. – Сдохнуть можно, пока допилишь.
Маргарита не заметила, как допилили. Она допила вино, посмотрела немного в окно, – и уже, оказывается, развозили обед. Пообедала, вновь испытав прежний кайф, когда стюардесса, склонившись, поинтересовалась у нее, что она будет, птицу или мясное, отдала стюардессе спустя полчаса раскуроченный поднос, посмотрела в окно еще, перебрала свою сумочку, искоса поглядывая на отдавшегося объятиям Морфея Владислава, вновь понаблюдала за небом со стеганым одеялом облаков внизу, – и загорелась надпись «Fasten belts».
– Торговцам богатствами родины – подъем! – застегнув свой ремень, повернулась на кресле, склонилась к спящему Владиславу Маргарита.
Глаза у Владислава раскрылись – будто он там, во сне стоял на страже и ждал, когда его разбудят. Они, можно сказать, не раскрылись, а распахнулись – вспыхнули из-под век. И взгляд их был не весело-спокоен, как ожидала Маргарита, а придавливающе-тяжел.
– Как ты меня назвала? – спросил Владислав.
– Торговцем богатствами родины, – дразняще, с видом примерной ученицы, повторяющей по просьбе учителя свой ответ для всего класса, отозвалась она.
– Чтобы больше не слышал такого. – Голос у Владислава был серьезен. Слишком серьезен для столь ничтожной провинности – если считать ее безобидную шутку провинностью. – Не хрена попусту язык распускать.
Укол уязвленности, что испытала Маргарита, когда только оторвались от земли в Шереметьеве, вновь прошил ее острой, сквозной болью. Словно бы тем шилом, что показывали ей в охранном агентстве, куда она ходила как раз перед встречей с Владиславом на Тверской у Центрального телеграфа.
– Есть! – ответила она по-военному, прикладывая руку к виску, изо всей силы стараясь не выказать пронзившего ее чувства.
Владислав, не торопясь, застегнул ремень, достал из кармана все того же летнего пиджака, в котором встретились, платок, обмахнул им углы губ, промокнул подглазья, убрал платок, посмотрел на часы у себя на руке и после этого повернул голову к Маргарите:
– Что, где сегодня будем кормиться? В чисто французском ресторане? В китайском? Или хочешь английской еды? Можно немецкую.
Шило, прошивавшее Маргариту насквозь, исчезло в одно мгновение – как его и не было.
– Конечно, хочу во французский!
– Заметано! – соглашающе поднял брови Владислав.
Вот так, Сережа, сказала про себя Маргарита. Ясно тебе?!
Она снова прильнула к окну. Самолет снижался, облака внизу были уже совсем близко. Через несколько минут за окном стали пролетать белые клочья – и самолет погрузился в туман. В тумане он шел минуту. Или две. Потом сквозь разрывы в поредевшей кисее стали коричнево промелькивать куски земли – раз, другой, третий, и облака остались наверху, земля открылась во всей наготе: зеленые мхи лесков, желтые поля, сизая паутина дорог, серебристые блюдца водоемов, серебристая нитка реки, игрушечные краснокрышие дома… И все это уже была Франция.
