У Владислава, она теперь в этом не сомневалась, был где-то офис. Или что-то вроде офиса. Во всяком случае, место, из которого он крутил все свои дела. Куда и уезжал почти каждый день – в свежей сорочке и при галстуке. Но он ей даже не признавался в том, что у него имеется офис, не говоря уже о месторасположении. Не твое дело, отрезал он, когда Маргарита задавала ему какой-нибудь вопрос о его бизнесе. И она уже смирилась с этим, покорно сносила его хамство – что невозможно было бы еще месяц назад.
Телефон в квартире почти все время молчал. Он мог не звонить и сутки, и двое, и трое. Владислав пользовался им, только когда нужно было позвонить самому. Ему звонили исключительно на мобильный. Мобильный был рабочим, общедоступным, стационарный домашний – в высшей степени приватный, для самых доверенных. Для Маргариты телефон существовать, практически, перестал. Ей не с кем было разговаривать. Никто не звонил ей, никому она. И даже свои звонки матери в Москву она делала из уличных таксофонных будок. Чему ее научил сам Владислав, когда только прилетели в аэропорт Шарля де Голля и, демонстрируя ей реалии французской жизни, он предложил ей позвонить, сообщить о благополучном приземлении с первого таксофона в аэропорту. Что за смысл был не пользоваться домашним телефоном Владислава, звонить с улицы, – она не отдавала себе в том отчета. А чтоб ничего у него не брать! – что-то вроде такого девиза стояло за этим. Хотя карточка, купленная для звонка с улицы, была куплена на его деньги, не на чьи другие. Скорее всего, она защищалась так от еще одной неприятности: отчитываться ему по телефонным счетам: куда звонила, зачем, почему так много наговорила…
Телефонный звонок, раздавшийся вскоре, как Владислав вышел из дома, поверг ее в смятение. Он произвел на нее впечатление, как если бы рядом с ней взорвался спавший до того вулкан. Встав над аппаратом, Маргарита смотрела на трезвонившую трубку – и не могла ничего решить: брать или нет. Владислав не давал ей на этот счет никаких указаний. А прежде, без исключений, если телефон вдруг звонил, всегда на звонок отвечал он сам. Он даже имел привычку, перемещаясь по квартире, всюду таскать трубку с собой. Как это было и в тот раз, когда выставил ее из дома, чтобы она не присутствовала при разговоре с теми его тремя визитерами.
Телефон звонил, звонил – бесконечно долго: десять звонков, пятнадцать, двадцать, – и Маргарита не выдержала. Ей показалось, звонить так долго мог только сам Владислав, зная, что она дома и слышит звонки. Зачем-то она ему срочно понадобилась, срочно и позарез, и вот он звонит, а она не отзывается.
– Да! – поднесла она трубку к уху.
Мгновение в трубке молчали. Как если бы там не ожидали, что телефон все же ответит. Или не ожидали услышать ее. Были ошеломлены – в любом случае.
– Это кто? – спросил затем в трубке мужской голос. По-русски, но с кавказским акцентом.
Надо было положить трубку. Пусть там думают что угодно. Но кавказский акцент мужчины превратил Маргариту в соляной столб. Ее вмиг опахнуло той ночью в клубе, когда она познакомилась с Владиславом. Владислав и кавказский акцент были неразрывно связаны в сознании, и ей показалось, это звонит тот ее кавалер, кажется, Руслан по имени. Она хотела положить трубку – и не могла.
– Кто вам нужен? – вместо того, чтобы опустить трубку, проговорила она.
– Слава нужен. Давай Слава! – потребовал голос.
– Его нет, – ответила она.
И, ответив, опять же можно было положить трубку, и опять она не сделала этого.
– А ты кто, его девушка, а? – спросил голос.
– Что вам угодно? – отозвалась Маргарита.
Трубка выдала ей в ухо гортанный рык недовольства.
– Ладно, девушка, – сказал затем голос. – Передай, девушка, твоему Слава, он хороших людей обидел. Лес продал, все деньги себе взял. Передай ему, ждем два дня. Передай, плохо ему будет. Все понял, девушка?
Маргарита была не в состоянии пошевелить губами. Зачем она сняла трубку, зачем?! Во многия знания многие печали. Уж не знала ничего – и не знала бы.
– Понял, девушка? – угрожающе проклекотал голос.
– Да, – осилила себя произнести она.
И теперь у нее получилось опустить трубку.
Жизнь Владислава, куда он не пускал ее даже и на порог, высветилась для нее на всю глубину. Что проку, что эта жизнь протекала в Париже, столице Франции. Это была ровно та же жизнь, которой жили Атлант с Семеном Арсеньевичем, отец с его этикетками и понтярством…
У Владислава, когда рассказала ему о звонке, пошло пятнами лицо. Губы у него от закипающего бешенства по-негритянски вывернулись.
– Какого хрена ты брала трубку? – медленно, артикулируя каждое слово, с этим закипающим бешенством проклокотал он. – Кто тебя просил, дуру?!
– Но они же, кто звонил, все равно знали твой номер, – стараясь спокойно, словно не заметив ни «хрена», ни «дуры», ответила Маргарита. – Позвонили бы снова. Ты бы взял трубку. И они тебе – все то же самое. Какая разница?
– Та разница, – закричал Владислав, – я знаю, как с ними говорить! Одно дело – я сам снял, знаю, как говорить, а теперь мне – звонить им! Я, получается, на поклон к ним, подстилкой, ты меня подставила, как последнее чмо!
– Ну, извини, – всем своим видом продолжая выказывать спокойствие, пожала плечами Маргарита. – Но ты мне даже ни разу ничего не сказал: брать трубку, не брать. Сказал бы – разумеется, я б не взяла!
– Сука, она еще учить меня! – В ухе у Маргариты, как уже было однажды, разорвался артиллерийский снаряд. От удара ее бросило в сторону, она не удержалась на ногах и упала, опрокинувшись на спину. – Котелком варить надо, сука! Котелком своим! – услышала она над собой, а в следующий миг огненная боль пронзила Маргарите голову – Владислав, схватив за волосы, поднял ее на ноги. – Варить надо! Понятно? Котелком! – проорал он ей в лицо, оттолкнул от себя и снова ударил – только теперь в другое ухо.
Вновь лежа на полу, с гудящей колокольным звоном, пылающей огнем головой, Маргарита подумала, вся внутри передергиваясь судорогой ненависти: был бы сейчас в руке какой-нибудь из тех его пистолетов – застрелила бы его, не задумываясь. Не задумываясь, не задумываясь!
Она медленно, с трудом поднялась, посмотрела вокруг – нет ли чего, чем ударить Владислава, – и, не увидев, плюнула ему в лицо:
– Мразь! Подонок! Говнюк!
Он избил ее так – теперь, прекрати дождь свои унылые монотонные гаммы, засияй под солнцем вечным праздником Париж вновь, выйти на улицу было бы невозможно. Лицо ее расцвело самыми яркими тропическими цветами. Только добежать до магазина с килограммом косметики на лице – и обратно.
Маргарита не разговаривала с Владиславом три дня. На четвертый, выйдя утром из дома, он вернулся не вечером, а через какие-нибудь полчаса – притащив целый воз цветов.
– Славочка, нервы ни к черту, такая жизнь – не жизнь, а вечный бой, все время, как по проволоке, не обижайся, Славочка! – ходил он за нею по всей квартире, куда бы она ни пошла, и везде на ее пути, выдергивая из воза, раскладывал цветы: на стол, на стул, на диван, на край умывальной раковины, на плиту. Или же бросал просто по ноги: – Вот топчи меня, это ты меня топчешь, топчи меня! Я заслуживаю, Славочка, заслуживаю… хотя там очень скверно все получилось, очень скверно!
