— Очень интересно… Исключительно оригинально…
Монтано, наблюдательная, как игрок в покер, караулила пульс соперницы, надеясь, что та разнервничается, а это будет означать, что она победила, но тут ее позвал один из официантов.
— Прошу меня извинить, дорогая Глория, я вас ненадолго оставлю.
Она подвела гостью к Юберу Хольцу, и Глория, воспользовавшись моментом, бросила небрежным тоном — достаточно громко, чтобы быть услышанной окружающими:
— Обстановка напоминает мне бистро, где на стенах висят мутные зеркала с заткнутыми за рамы фотографиями боксеров, подписанные Тони или Пополем.
Она выпила бокал шампанского и перешла в гостиную, собираясь откланяться, но перед этим вручила хозяйке бархатный футляр. Джина побледнела. Украшение! Глория принимает себя за королеву, решившую одарить придворную даму! Актриса изобразила смущение и воскликнула:
— Право же, не стоило, дорогая Глория…
Она открыла коробочку, в которой лежала рубиновая подвеска на тонкой золотой цепочке, и замерла, ошеломленная красотой и щедростью жеста. Наступила благоговейная тишина, и все мгновенно отошло на второй план — афиши, аквариум и кричащая роскошь обстановки. Гости зааплодировали — даже те, кого Глория никогда не приглашала к себе, составившие «двор» Монтано. Глория улыбалась, победно и чарующе, и наблюдавшая за ней Жюли поняла, что она мысленно торжествует победу. Но Джина умела держать удар, она лучезарно улыбнулась, произнесла слова благодарности, с вызовом глядя черными глазами в голубые глаза соперницы. Они обменялись поцелуем — о, сколько в нем было яда! — и хозяйка проводила гостью до порога. Великий момент, о котором еще долго будут говорить в «Приюте отшельника».
Глава 11
— Какая опрометчивость! — воскликнул доктор Приёр. — Напрасно мы послушались моего коллегу. Мадам Бернстайн ни в коем случае не следовало посещать вечеринку мадам Монтано. Помогите мне приподнять ее.
Жюли с доктором усадили больную в подушках. Глория дышала тяжело, со всхлипами, но пыталась покачать головой, давая понять, что ей уже лучше.
— В вашем возрасте, — с укором произнес доктор, — никто не может похвалиться хорошим самочувствием. Вы де́ржитесь, не более того. Как свеча, которая говорит ровно, только если стоит не на сквозняке. Вы не хотите меня слушать. Если у нее сдаст сердце, пеняйте на себя. Повторяю: никаких волнений. Это и вас касается, мадемуазель Майёль, вы тоже выглядите неблестяще. Нужно вас осмотреть.
Он начал прослушивать грудь Глории. Дышите… Не дышите…
— Так что же все-таки произошло? Надеюсь, она ни с кем не подралась?
«Именно что подралась, — подумала Жюли. — Очень точное определение».
— Так и до инфаркта недалеко… Мне не нравятся тоны сердца.
Доктор присел на край кровати и начал считать пульс Глории, продолжив допрос Жюли.
— Итак, вы вернулись вдвоем, как она выглядела?
— Совершенно нормально.
— Первый приступ удушья случился в тот момент, когда ваша сестра начала раздеваться, верно?
— Да.
— Рот открыт, руки прижаты к груди, глаза выпучены… Классический приступ грудной жабы.
— Я очень испугалась.
— Как только ваша сестра сможет вставать, мы сделаем кардиограмму. Сейчас непосредственной опасности нет, хотя пульс все еще слишком частый. Ну же, мадам Бернстайн, приободритесь. Прописываю вам отдых, никаких вечеринок и треволнений. Ваше главное лекарство — покой.
Он встал, свернул стетоскоп и сказал, обращаясь к Жюли:
— Пойдемте, нам нужно поговорить.
В тон-ателье доктор усадил Жюли рядом с собой.
— Вы тоже нездоровы, мадемуазель. Я не имею права…
Она не дала ему договорить.
— Со мной кончено. Доктор Муан поставил диагноз несколько недель назад. Он настаивал на операции, но я отказалась. Вы понимаете почему.
— Мне так жаль… — тихо произнес врач после долгой мучительной паузы. — Я подозревал и очень вам сочувствую.
— Для меня главное — спокойствие сестры. Вы знаете Глорию. Она даже не заметила, что я похудела. Я так давно живу в ее тени, что превратилась в невидимку. Когда меня не станет, она решит, что я играю с ней в прятки.
— Откуда такая желчность?
— Это не желчность, я всего лишь констатирую факт. Я знаю, что Глория ни за что не уступит Джине Монтано. Я знаю, что сейчас она проклинает свое сердце — за то, что подвело. Вы забываете главное, доктор. Все мы — Монтано, Глория и я — актрисы, а «Приют отшельника» — своего рода театр. Мы в ответе перед нашей публикой. Даже я, несмотря на изувеченные руки. Как говорит Глория, плевать на здоровье, если драчка хороша. — Горький смешок. — Драчка — меткое определение, хотя применительно ко мне звучит нелепо. Есть много способов помериться силами.
Жюли успокаивающе похлопывает доктора по колену.
— Не огорчайтесь. Я стала излишне раздражительной и недопустимо разоткровенничалась. Глория будет выполнять все ваши предписания, я за этим прослежу. Я тоже постараюсь держаться. А чувства… что же, как поется в одной песенке, «что будет, то и будет»…
Глава 12
Слух о болезни Глории распространился тем же вечером. Каким волшебным образом секреты просачиваются за стены жилищ? Жюли использовала Клариссу. «У Глории небольшое желудочное недомогание. Возможно, она злоупотребила шампанским на вечеринке Джины. Ничего страшного, но пока лучше не беспокоить ее звонками. Через несколько дней запрет будет снят».
До 14 июля оставалось пять дней. Жюли не терпелось узнать, как отреагирует сестра, узнав о выдвижении на орден Почетного легиона. Потому что она узнает. Газеты опубликуют список номинантов. Впрочем, этого может и не случиться. Обитатели «Приюта отшельника» читают только местную прессу, которая вряд ли уделит событию много внимания. Если только…
Жюли плохо спала, несмотря на снотворные: таблетки почти не действовали и только мешали ясно мыслить. Ей приходилось быть очень осторожной в общении с сестрой, ведь доктор Приёр сказал: «Главное — избегать волнений!» Если какая-нибудь соседка-доброжелательница пришлет записочку: «Поздравляю, вас наградили, я прочла в газете…» — Глория возликует и очень разволнуется. Доктор не уточнил, что может остановить сердце Глории — внезапная радость, разочарование или чувство униженности. Время тянулось невыносимо медленно, и Жюли начала надеяться, что кто-нибудь все-таки проболтается и положит конец изматывающему поединку. Она сама его спровоцировала и могла стать первой жертвой. Жюли ужасно себя чувствовала, почти ничего не ела и только что не «выпадала» из одежды. Назначенные хирургом препараты едва заглушали ставшую неотступной боль, но она поклялась себе, что не сдастся первой. Доктор Приёр при встрече с ней огорченно качал головой. Однажды они столкнулись на пороге тон-ателье, он шепнул: «Вы себя убиваете!» — на что она ответила фразой, которую он не понял: «Не я это начала…»
