– Я постараюсь прожить подольше.
Он вытащил из-под подушки длинное ожерелье, сделанное из маленьких шариков, и неторопливо сдвинул один из них так, чтобы она видела, что они ничем не скреплены, но, тем не менее, не рассыпаются.
– Ты знаешь, что это, – кивнул Старик, глядя в ее расширившиеся глаза. – Дополнения к Кодексу, которые тебе читать не положено. Я старая и предусмотрительная сволочь. Запасенной здесь энергии хватит на пару лет жизни. Я стащил это из вещей Старого Пса, когда расследовал ту историю. Каждый шарик-накопитель – это взятая определенным образом жизнь. Тут в большинстве кровососы, но есть и другие. Очень неприятным образом проделано. Даже теперь я бы такого совершать не стал, но отдать Совету или уничтожить – это выше моих сил. Им уже все равно, а такая сила пропасть не должна. А вот потом все будет зависеть от тебя…
Глава 8
Возвращение к людям
Я присмотрелся, прикрывая глаза рукой от солнца, и уверенно сказал:
– Правильно едем. Как раз к вечеру у реки будем, а там уже совсем близко.
Девчонка демонстративно подняла глаза к небу и вздохнула.
– Еще бы мы не правильно ехали, учишь тебя, учишь, а толку нет. Нормальный парень должен одним видом внушать уверенность в себе слабой девушке, а ты вечно демонстрируешь сомнения.
Я с интересом посмотрел на нее. Удивительно маленькая для своего народа, всего метр семьдесят, коротко стриженная темная шатенка с ярко блестящими карими глазами на запачканном пылью треугольном личике невинной девочки. Сильная рука уверенно держит поводья кобылы, а вторая демонстративно уперта в бок. За спиной лук и на поясе большой тесак, который и ножом назвать неудобно, скорее, на маленький меч похож.
– Ага, – сказал я. – Ты у нас Черепашка слабая и совершенно безобидная. А заодно знаешь, какие там у меня чувства.
– Ну, знаю, – без всякого смущения ответила она. – Тебя читать – все равно, что ребенка, все эмоции наружу. Надоело показывать, как закрываться. Как задумаешься, так все лезет наружу. Контроль должен быть постоянным, сколько можно говорить. Вид у вождя должен быть уверенным, и всякие сомнения он озвучивать не должен. Во всяком случае, при посторонних, – добавила она после паузы.
– Ты, стало быть, посторонняя, – сжимая коленями бока коня и посылая его вперед, догадался я.
– Сегодня мне сказал, – недовольно сообщила она, трогаясь за ним, – завтра еще кому-то сообщишь. Какое после этого уважение? – И она в очередной раз продолжила нудные поучения, разбавляя их яркими примерами. Я привычно отключился. Если потребуется, потом вспомню дословно, в абсолютной памяти есть изрядные преимущества, а пока нужно прикинуть, что сделать в ближайшее время.
Наш маленький караванчик из двух верховых и двух вьючных лошадей, нагруженных сумками, неторопливо двигался в нужном направлении. Найденыш, сидевший у меня за спиной в подобии рюкзака с вырезанными для рук и ног дырками, сладко спал. Вообще-то он, и когда не спит, тих и спокоен, несмотря на то, что ему чуть больше года, и только стоит его отпустить, начинает бодро ползать, изучая окрестности. Но к подобным поездкам давно привык и, судя по ощущениям, вполне доволен. А орать – не орет никогда.
Младенцы у оборотней всегда тихие, потому что их с рождения отучают плакать от боли или обиды, чтобы детский крик не мог выдать все племя врагу. Матери развешивали люльки на кустах в некотором отдалении от домов, и их отпрыски могли тренировать свои легкие сколько угодно, однако рано или поздно понимали, что, пока они кричат, к ним никто не подойдет, и переставали плакать.
Только вот у Найденыша никогда не было матери. Тем не менее, с ним просто. Он с самого начала умел передавать ощущения не хуже любого домового, и ответные эмоции ловил моментально, но признавал только меня, из-за чего и приходилось его с собой таскать. Никакие няньки его не устраивали, и понять это вполне можно, не понятно только, как он мог сообразить, что мать от него избавилась, выкинув на корм зверям. Что вообще может понимать грудной ребенок? А ведь что-то понял.
Мы выехали на так называемую дорогу – две колеи от колес, которые, петляя между холмами, уходили за горизонт. У дороги стоял бревенчатый дом и сарай, сколоченный из досок. Рядом находился загон, где ходили несколько лошадей. Из трубы шел дымок и, не поднимаясь, стелился у земли.
Я оглянулся на спутницу. Все нотации были забыты, и она, разинув рот, уставилась изумленно на дом. Я почувствовал, как Черепаха начала торопливо мысленно обшаривать местность.
– Огонь в доме, и там что, даже «Сигналки» нет?
– Вот и увидишь, наконец, что такое печка и зачем она нужна. А заодно – как умудряются жить люди без магических способностей.
– Плохо, – убежденно сообщила она. – Это ж как без одной руки жить или без глаз.
У дома возились двое, распрягая лошадей из фургона. Один из них вдруг обернулся и схватил винтовку, прислоненную к колесу. Второй достал из кузова калашников и сдвинулся, чтобы напарник не закрывал цель. Оба наблюдали за приближающимися всадниками. Вблизи стало видно, что они похожи друг на друга и, скорее всего, отец и сын.
Подъехав вплотную, я натянул поводья и сказал:
– Что-то настороженно здесь встречают гостей…
Старший внимательно посмотрел на меня, потом взгляд скользнул на Черепаху и ребенка, который выбрал время, чтобы выглянуть из-за моего плеча и сообщить «гы». Мужчина явно расслабился, опуская винтовку.
– Приходится быть осторожным. Ходят тут бандюки, уже пытались лошадей угнать. Меня зовут Михалыч, а это мой сын Вадим.
– Алексей, а это моя подруга Черепаха. Мы едем в Нахаловку.
– Переночуйте у нас, завтра поедете дальше.
– Не откажусь, – ответил я и спрыгнул на землю, не забыв при этом взять винтовку. Пользы от нее было не много, патронов давно не было, но не оставлять же оружие. Найденыш довольно сообщил очередное «гы». Он понял, что сейчас увидит что-то новое. Мы сняли сумки, расседлали коней и отвели в загон к остальным.
Внутри дом похож на крепость. Стены сложены из толстых бревен, а окна закрывались деревянными щитами. Все двери, ведущие из большой комнаты в спальни и остальные помещения, сколочены из толстых досок, которые в случае нападения могли защитить людей от пуль.
Войдя, я увидел у окна женщину, которая, вероятно, была женой Михалыча. Тут же вертелись две молоденькие девушки, видимо, его дочери. На столе уже стоял обильный ужин: мясо, картошка с соусом. Пахло свежеиспеченным хлебом и кофе. Во рту у меня моментально появилась слюна. Кофе я не пил скоро уже два года. С облегчением снял рюкзак и вручил Черепахе ребенка. Девушка привычно начала его кормить, налив из «Фляги» молока и достав из другой пшеничную кашу. Умывшись по очереди у рукомойника в прихожей, мы дружно сели за стол.
– Сколько вы здесь живете? – спросил я, когда все поели и девушки начали убирать со стола. – Я здесь был раньше, но давно. Тогда никаких людей рядом не было.
