Считается, что это память и австрийцам, и швейцарцам, которые шли в Альпы под командованием русского полководца. Монумент возведен стараниями полковника князя Сергея Голицына в 1898 году. И решением местной общины этот участок скалы был передан России в бессрочное владение. Причем и Императорский двор, и ЦК КПСС выделяли все годы средства на содержание и ремонт памятника.
Но в год нашего визита в Альпы платить было некому. Было видно, что буквы потускнели. Позднее деньги нашлись… в Национальном резервном банке Швейцарии у защитника русской славы предпринимателя Ахметова.
Микроавтобус мы оставили на изгибе дороги около кафе. Подошли к старому мосту и насладились тишиной и мыслями, возникающими в момент присутствия в этом историческом для каждого русского месте. Справа и выше от креста в массу горы уходила железная дорога, судя по всему, сейчас бездействующая. А ведь мы хотели добраться до Сен-Готард именно по узкоколейке! Однако в кафе нам сказали, что перевал еще закрыт – кругом снега, ибо еще не сезон. Правда, посоветовали добраться автомашиной до местечка Андерматт, где имеется гостиница и дома частного пансиона.
Про наш шестиместный «остин» говорили, что он внутри больше чем снаружи (такой вот архитектурный прием!), и он старательно перебирал колесами уменьшенного размера, увязал в снегу, но все же вывез нас к деревеньке, которая совершенно утонула в снегу и темноте.
Мы решили не останавливаться в гостинице, а попроситься на ночлег в швейцарский дом. Искали по размерам – все же нас было шестеро. Осторожно и гуськом двигались мы от дома к дому по узким, аккуратно врезанным в снег тропинкам. Нашли быстро – трехэтажное беленое чудо, утопавшее в снегу по окна первого этажа. У калитки увидели объявление в одно слово: «комната», правда, на трех языках – немецком, французском и итальянском.
– А почему нет на английском? – шепотом, видимо, боясь нарушить патриархальную тишину под светящимся огромным циферблатом местной церкви, спросила Ольга.
– Английский – общедоступный, – коротко ответил Стоян.
И он решительно двинулся по ступенькам к дверям дома. Через минуту нас принимали две благородного вида, неопределенного возраста дамы. Они вступили с нами в разговор на английском и, не расспрашивая, разместили нас по разным комнатам. Как мы поняли, комнаток было как раз шесть – крохотных, чистеньких и уютных. Молодежь ушла на третий этаж, едва помещаясь в проемах крохотной деревянной лестницы. А мы, трое мужчин, остались на втором этаже.
Только я снял куртку и умылся над фарфоровым тазиком, поливая сам себе из кувшина, как услышал серебряный звук колокольчика, а затем голос одной из дам, звавшей спуститься вниз.
В миниатюрной гостиной для нас был накрыт стол: по булочке, горка галетного печенья, много сортов сыра, квадратный, из разрисованного голубого фарфора чайник и такого же рисунка кувшинчик с молоком. Дам не было, как и следов их присутствия – стояла мертвая тишина, нарушаемая мерным звуком хода напольных часов.
Через несколько минуту голодные путешественники расправились с булочками и галетами, на которые намазывалось отличного качества масло, такого ярко-желтого цвета, что казалось, что это сыр. Сыр исчез весь, хотя кое-кто предлагал оставить по кусочку… из вежливости. И молоко выпили из большого кувшина полностью, запивая им сооружение в виде бутерброда из булки, масла и сыра. Молоко долили в чай только Стоян, Брис и я, а молодежь фыркнула – мол, с детства не терпят такого чая.
Только закончив трапезу, вернее, расправу с едой, мы обратили внимание на крохотную сахарницу с крохотными кусочками и крохотными щипчиками для них. Переглянулись, улыбнулись и пошли наверх. Хотелось спать, но хотелось и оглядеться. Приехав затемно, мы упустили переход дня к ночи во всем его горном великолепии. Со склона горы из окна домика открывался вид заснеженной, далеко внизу лежащей долины, в колорите которой преобладали три цвета: общий сине-фиолетовый фон, желтые пунктиры и точки освещенных домов и почти черное небо. Неожиданно все преобразилось – из-за гор вышла луна, придав всему округ серебристую окраску, а в теневых местах – зеленоватость.
Мне это видение было знакомо по первой поездке в Альпы еще в семидесятые годы. Но и тогда, и в этот визит, и сегодня, когда пишутся эти строки, закрыв глаза, вижу это чудное видение, напоминающее мне картины Архипа Куинджи, включая его лучшую – «Украинская ночь».
Ранее утро снова выдалось солнечным. Опять такой же завтрак, но с ломтиком грудинки, и мы, рассчитавшись и тепло распрощавшись с милыми дамами, были готовы тронуться в путь. Но нас остановили хозяйки принявшего нас на ночлег дома:
– Там, на пригорке, находится местный музей, но национального значения… И носит он название «Суворов Хаус»… Вам это интересно? – спросила одна из дам.
В этом домике, расписанном как старый терем (и таким он был во времена Суворова), располагался штаб фельдмаршала. Музей – краеведческий, и памяти Суворова отведено несколько, как нам сказали, «суворовских комнат». В небольших комнатках воссоздана обстановка тех лет, когда Суворов спланировал атаку на Чертов мост. В одной из комнаток висела картина «Суворов в Альпах» кисти советского художника – подарок музею от министра обороны Грачева.
Через час мы снова были у Чертова моста. И здесь, в кафе с музейным уклоном, побеседовали о памятных событиями времени, когда Суворов и его гренадеры вели сражения в Альпах.
Кафе носило громкое название «Историческое», о чем говорили изображенные на его фасадах портрет Суворова и картина схватки русских с французами. И еще надпись на стене: «Парижская площадь». Последнее было данью крохотной площадке перед кафе на три автомашины.
И вот мы снова в дороге, в основном под горку вдоль берега реки Рейс, впадающей в озера, где стоит знаменитый средневековый город Люцерн. По пути в Альтдорф нас ждал «Суворовский дом». Здесь якобы Суворов говорил с местным народом, заявляя, что пришел освободить мир от «атеистов и тиранов».
Мы чуть не проскочили мимо еще одного «Музея Суворова» – в Муотатале. Указатель остановил нас при выезде из Альтдорфа, и мы ринулись в сторону от озер Люцерны.
Остановились у гостиницы «Почтовая» и, войдя в ее пределы, поразились ее убранству – везде суворовская тема: портреты полководца, карты со стрелками его походов, сабли на стенах и ружья в простенках…
Но, как поведал старожил города и страстный собиратель всего суворовского, отставной полковник Роберт Гвердер, в этом месте Суворов никогда не был. Он издали увидел, что подъехали в столь несезонное время посетители, и понял, что среди них есть русские.
– Суворов держал свой штаб в женском монастыре, – пояснил он. – Пойдемте, я провожу вас…
В монастыре нам показали толстенную книгу-дневник, в которой говорилось, что Суворов выглядел «набожным стариком» во главе «оборванной и голодной армии». Запись относилась к концу сентября 1799 года.
Монахини лечили и русских и французов, а Суворов пленным французам читал воспитательные молитвы. Сам фельдмаршал жил в маленькой комнатке, куда мы поднялись по скрипучей лестнице – свидетельнице тех времен. Витражные окна XVIII века дополняли чувство нашего присутствия в суворовском времени. Из окна «суворовской комнаты» открывался великолепный вид на зеленый луг, окружавший монастырские строения.
