В общем, не знаю, что бы я в конце концов сделал. Вероятно, все же оперировал бы, полностью взяв на себя ответственность. Но тогда, ночью, на мостике, я постыдно боялся, боялся любого решения, того и другого варианта, – к счастью, жизнь подарила вариант волшебный, третий: утром оказалось, что Абдулла выздоровел, у него было элементарное несварение желудка – и никаких аппендицитов!
Если уж вспоминать о наших желудках – случалось и посмешнее.
Однажды Жорж встал мрачный: «Болит живот, ты вчера обещал слабительное, но не дал». Я извинился, полез в свой ящик, достал пурген. Жорж принял две таблетки сразу.
– Когда подействует?
– Часа через три.
– О’кей.
Прошло три часа, и шесть, и девять…
– Давай сделаем клизму, – предложил я.
– Нет, не могу.
– Почему?!
– Не могу.
– Хорошо, принимай пурген.
– Но он не действует! Это плохое лекарство!
– Это живот у тебя плохой!
Тур и остальные хохочут, мы тоже смеемся, но предпринимать что-то надо, а этот тип не хочет сделать простую, примитивную клизму, и ни черта сейчас его не переубедишь.
На помощь пришел Сантьяго:
– Юрий, я видел у тебя в коробке магнезию, может быть, она поможет?
Идея! Я бросился к своей аптечке, достал магнезию и вручил весь пакет Жоржу.
– На, прими две чайных ложки.
– И все? – сказал он скептически. – Я приму три!
– Нет, две.
– Нет, три.
– Ладно, но не проси потом лекарств для запора.
– О’кей.
Юрий Сенкевич на «Ра-2». 1970 г.
Он съел три ложки магнезии и свистал всю ночь и половину следующего дня. Кроме прочего, после ужина его вырвало. Однако он не жаловался – уговор есть уговор.
А клизму я ему-таки поставил, это уже в другой раз, позже, при сходных обстоятельствах, – он оказался сговорчивее, и мы с ним торжественно уединились на корме, а потом весь вечер Жорж подробно, под общий хохот, отчитывался в своих впечатлениях, представляя в лицах себя, меня и, кажется, клизму тоже.
Не хочется оставлять медицинскую тему – вероятно, потому, что никакого прикладного оттенка она сегодня для меня не имеет, больных на борту «Ра» нет, я как специалист бездельничаю, и это мне весьма приятно. Самое время рассказать о том, что это вообще такое – быть врачом на «Ра».
Можно сказать, что свои врачебные обязанности я начал выполнять задолго до того, как впервые увидел своих подопечных. С момента, как А.И. Бурназян, уже упоминавшийся на этих страницах, предложил мне составить план подготовки, я уже как бы плыл на папирусной лодке, диагностировал у членов ее экипажа самые страшные заболевания и блестяще их врачевал.
А между тем с практическим врачеванием я последние годы почти не сталкивался, занимался в основном физиологией – нужно было многое освежить в памяти, и тут мне чрезвычайно помогли мои коллеги, учителя и друзья.
Я пошел в институт кардиологии, к профессору Мухарлямову, в институт тропических заболеваний, к доктору медицины Токареву, без конца консультировался с ними, с руководителем нашего учреждения, много лет работавшим в Арктике, вспомнил свой собственный маленький опыт, добытый за год зимовки в Антарктиде, – все вело к тому, что я должен оснаститься как следует, и список требуемого рос как на дрожжах и грозил превратиться в объемистый гроссбух, а терапевты, хирурги, реаниматоры продолжали предлагать каждый свое, новое, оригинальное и совершенно необходимое, вроде набора инструментов из титанового сплава – надлежало по возможности проверить, как инструменты поведут себя при повышенной температуре и влажности.
Всего набралось почти триста килограммов; я внимательно следил за выражением лица Хейердала, когда мы с ним стояли у самолета, только что доставившего меня в Каир. Бегущая дорожка транспортера выкидывала нам на руки огромные пластиковые мешки – Тур раскрывал глаза шире и шире и, когда, наконец, явился последний мешок, облегченно хмыкнул. И я понял, что участь моя счастливо решена: человека с таким запасом юмора никто назад не отправит.
Ну, что-то мы оставили в Каире, что-то – позднее, в Сафи, но и в окончательном своем ассортименте бортовая аптечка «Ра» охватывала, в общем, все разделы медицины. Исключены были лишь детские болезни и гинекология.
Второй этап моей деятельности наступил в предотъездные дни, и он касался уже не лекарств, а людей. Всех членов экипажа нужно было тщательно обследовать, мне очень помог в этом доктор Катович из Польши, который работал в то время в марокканском правительственном госпитале. Мы сделали всем электрокардиограммы, определили группу крови на случай, если понадобится переливание. Выяснилось, что у пятерых из нас первая группа, а, у двоих – четвертая, так что никаких затруднений при переливании не встретилось бы, это немало порадовало.
Помимо всего остального, пришлось гнать всех шестерых – и самому идти – к зубному врачу. Жорж Сориал и Норман Бейкер оказались на высоте, а мы с Хейердалом попались, и Абдулла, и чуть-чуть Сантьяго.
Наставал день отплытия, встречал я его во всеоружии – не только загрузил медикаментами два ящика, отведенных в хижине на мою долю, но и отобрал один ящик у Сантьяго, и чувствовал себя, как всякий удачливый завоеватель, превосходно, – и вот рано-рано утром мне в номер позвонил Норман и сказал, что ему совсем нехорошо.
Градусник показал тридцать девять и девять, и это было для меня как ледяной душ. Нам ведь выходить через пару часов!
Если бы обнаружилась пневмония, я не раздумывая наложил бы на старт свою докторскую лапу, поломал бы график – и загорать бы нам в Сафи еще невесть сколько. Но пневмонии не было, имелся бронхит, и я поддался на Нормановы уговоры. Чуть не под руки мы довели его до корабля и уложили в каюте, откуда он хриплым голосом отдавал свои морские распоряжения, словно раненый, но не покинувший поста адмирал.
Абдулла, как упоминалось, знакомился с морем крайне мучительно; у Сантьяго объявился дерматит на интересном месте – бедняга еле-еле ковылял (а назавтра совсем слег); сам я вдруг закашлял; хорошенькое было начало!
После того как якорь выбран и швартовы отданы, порядочный путешественник достает записную книжку и заносит в нее для памяти что-нибудь вроде: «Итак, я в пути! Солнце светит, волны искрятся, чайки кричат, парус надувается!»
