– Вообще же я хочу вас предупредить, – снова вмешался Студников, обращаясь к агентам. – Здесь мы вас тренируем, шлифуем, так сказать, ваши способности. Принимайте в подготовке задания творческое участие. Это хорошо. Мы любим критику, если она помогает делу. Но на той стороне у вас будет командир, которого вы обязаны слушаться, как на фронте. Железная дисциплина, понимаете? Мы даем вам в руководители одного из наших опытнейших разведчиков, и его приказ – наш приказ. До меня дошли слухи о всяких спорах, которые у вас были с нашими офицерами в Берлине. Но Восточный Берлин – одно дело, западная территория – другое. Конечно, ликвидация поручена лично вам двоим, и вы за ее выполнение отвечаете. Но мы отвечаем за вас, не забывайте этого. И еще: планируйте ликвидацию так, чтобы противник ничего не мог захватить – ни вас, ни каких-либо улик. Это очень важно. Самое главное для вас в этом деле – незаметно и удачно подойти, а потом быстро и чисто смотать удочки.
Пока Окунь пытался подобрать подходящее немецкое выражение к русскому «смотать удочки», я думал, что моя собственная цель во всем этом деле примерно такая же. Незаметно и удачно добраться до Околовича, и потом, после разговора с ним, быстро уйти обратно.
Сделать это совершенно незаметно для обеих сторон: для западных властей и для советской разведки. И, главное, сделать раньше, чем Франц и Феликс дорвутся до Околовича.
Мебель в служебном кабинете Панюшкина была меньше и проще, чем парадная дубовая мебель особняка в Турчаниновском. Но и здесь, в здании МВД, он казался утонувшим в глубине кожаного кресла. Как обычно, он съежился и сгорбился, и нам со Студниковым была видна лишь верхняя половина его темно-серого пиджака. Локти он положил на боковины кресла и, подняв кисти кверху, составил кончики пальцев обеих рук, не спеша их перебирая.
– Так что же все-таки происходит с оружием? – спросил он еще раз.
Мы со Студниковым сидели друг против друга по эту сторону массивного письменного стола, и я видел, что выражение глаз полковника было демонстративно безучастно. Он знал, конечно, почему происходит задержка с бесшумным оружием, но хотел, видимо, подчеркнуть, что его личная ответственность касается более высоких сфер.
– Блоки заказаны, и их отливают по размеру портсигаров, – начал я отчитываться. – Будет два блока, двухзарядный и четырехзарядный. Кроме того, агенты получат по трехзарядному пистолету с бесшумными гильзами. Чертежи механической части, предохранителей и переключателей уже разработаны. Завтра нам должны показать модели. Но с пулями все застыло на мертвой точке и похоже, что надолго.
– Почему? – коротко бросил Панюшкин. Он чуть повернул голову в сторону и продолжал смотреть на меня полувопросительно, полунедоумевающе.
Я пожал плечами:
– История какая-то темная. Я не специалист, и когда они забрасывают меня терминами, приходится верить на слово. По Наумову выходит, что скорость пуль слишком велика: пуля может пройти на вылет, тогда он не гарантирует действие яда. Если даже и облегчить пулю и подобрать заряд пороха, то все равно форма стальной болванки по конструкции оружия такова, что порвет много лишних тканей: массы свернувшейся крови заблокируют пути рассасывания и прежде, чем яд подействует, пулю могут удалить.
– Кто это, Наумов? – обратился Панюшкин почему-то к Студникову.
– Начальник двенадцатой лаборатории, – ответил тот. – Кандидат химических наук. Я его лично не знаю. Видел, так, несколько раз. Они, из двенадцатой, говорят, даже сами по своей лаборатории ходить боятся. Вообще-то я их понимаю. Страшное дело. Чуть что лизнешь нечаянно и поминай как звали. Но с конспирацией они перебарщивают: даже когда от себя, с Колхозной, к нам сюда едут, и то машину меняют.
– Правильно делают. У них работа такая, – отрезал Панюшкин и вернулся ко мне. – Ну, и что же? Разве нельзя подобрать особую конструкцию пули? На то они и экспериментаторы. Делали же наши лаборатории спецпатроны, и не раз.
– В том-то и штука, что делали для обычного оружия, – возразил я. – Сейчас Наумов работает над какой-то особой смесью, которая сможет якобы растворить часть свернувшейся крови. Сколько времени займут его эксперименты, он не знает. С другой стороны, мастерские в Кучине с проблемой начинки таких пуль встречаются впервые. У них тоже всякие «но». Надо, например, подобрать оптимальную полость для яда так, чтобы и смесь не выпала в полете, и поверхность соприкосновения была достаточной. Но данных о количестве вещества и о его консистенции они от двенадцатой лаборатории еще не получили. Значит, и планировать бесполезно. Кроме того, высверлить полость нужно так, – чтобы осталась жесткость пули. Придется ведь, возможно, стрелять и через автомобильное стекло. Они пробовали ряд образцов, и часть их, пройдя стекло, рассыпается. Опять-таки форма полости зависит от характера вещества и степени его соединения со сталью. В общем, как говорят, голову вытащат, ноги увязнут.
Панюшкин слушал внимательно, а потом развел руками:
– А зачем соединять пули для пробивки и пули для самой ликвидации в один комплекс? У вас двое боевиков и два портсигара. Да еще пистолеты. Пусть сделают два вида пуль. Нет, что-то эти техники излишне мудрят.
Он снял телефонную трубку и сказал секретарю:
– Соедините меня с двенадцатой лабораторией. С Наумовым…
Он ждал, исцарапывая ногтем чернильное пятно на стекле стола. Потом заговорил снова:
– Товарищ Наумов? Панюшкин… Может быть, зайдете ко мне сегодня часа в три? Надо кое-что обсудить. Прекрасно. Значит, в три.
Он бросил трубку и снова снял ее:
– Вызовите Хотеева или кого-нибудь еще из кучинского хозяйства сегодня на три часа ко мне.
Потом откинулся обратно в кресло:
– Этот вопрос мы решим. Они договорятся. Я вам это гарантирую. Ну, а для себя берете какое-нибудь оружие? И если берете, то как думаете повезти через границы?
– Нет. Для себя ничего не беру. В моем положении мне, пожалуй, лучше вести себя мирно до самого конца. Паспорт у меня будет настоящий, а стрельбой можно только погубить все дело.
Панюшкин спорить не стал.
– Переброску людей и документы для них разработали? – продолжал он расспросы.
– В общем, да, – ответил я. – Легенды подобраны, и они их заучивают. Австрийские паспорта у них есть, а комплекты западногерманских документов им готовятся. Схема движения курьеров и общей системы связи группы будет закончена в ближайшие дни.
– Как оба немца себя ведут? – не унимался Панюшкин.
– Ничего ведут. Учатся. Много и усердно. Порыв у них, видимо, есть. Тренируются вовсю.
– Я не о том, – поморщился Панюшкин. – Бог с ним, с порывом. Вы сумели к ним приглядеться? Помните наш разговор? Как они живут, чем дышат, разобрались? Знаю, знаю, в душу им заглянуть нельзя. Но здесь, в Москве, они двадцать четыре часа на виду у наших людей. Какой же вывод?
Я подыскивал слова, и Студников решил вмешаться:
