В феврале 1951 года на конспиративной квартире в Москве собралось за небольшим столом три человека.
Одним из них была Тамара Николаевна Иванова, капитан госбезопасности и замначальника австрийского отделения Бюро номер один.
Рядом с ней сидел майор госбезопасности Сергей Львович Окунь, замначальника оперативной группы в Австрии.
Третьим был я, новоиспеченный старший лейтенант госбезопасности Хохлов.
С Ивановой мы были старыми знакомыми.
Впервые я встретился с ней в 1942 году, когда начальство решило превратить меня в офицера немецкой армии.
Тамара Николаевна служила тогда переводчицей в Партизанском Управлении. Попала она туда по партийному набору сразу после окончания Института иностранных языков.
Немецкий она знала превосходно. У нее определенно был талант к иностранным языкам. За годы войны, параллельно с напряженной работой в разведке, она изучила французский язык и взялась за английский. Позже овладела и венгерским. Как большинство некрасивых женщин, Тамара Николаевна была умна и обладала тонким чутьем на людей. Судоплатов сумел оценить ее способности и понять ее амбиции. Сразу после войны он провел ее в штат, и переводчица Иванова сделалась офицером Ивановой.
Своей внешностью она поразительно напоминала немку.
Невысокого роста, худая, с длинным непропорциональным лицом и немного впалыми щеками, со светлыми, просто причесанными волосами над бледным лбом в ранних морщинах, она запоминалась цепким взглядом своих голубоватых глаз и упрямым выражением тонкого рта.
Я так и не знаю, почему она не была послана во время войны в тыл к немцам. Семейные причины ее удерживать не могли. Замужем она никогда не была. Из отдельных обрывочных сведений до меня дошло, что детство ее было очень тяжелым, и часть его она провела в детском доме. Немногочисленные ее родственники проживали за городом на станции Лосиноостровская, и она иногда навещала их по воскресеньям. Кто именно у нее жил там, мы почти не знали. Она их всех вместе называла просто: «Лосинка».
Думаю, что Судоплатов понимал, что с нервами у Тамары Николаевны дела обстоят плохо. После войны он попробовал поселить Тамару Николаевну в Венгрии. Иванова была послана туда как немка-беженка и года два прожила довольно благополучно. Она начала даже изучать маникюрное дело, готовясь к выезду дальше на Запад. Но в один прекрасный день мелкая неприятность с местной полицией вызвала вдруг кризис. С Тамарой Николаевной случилась настоящая истерика. Она разрыдалась на конспиративной квартире и заявила категорически, что «больше так жить не может».
Ее вернули в Москву и сделали сотрудником Центрального аппарата.
В 1951 году она была капитаном и заместителем начальника отделения.
Ей было уже лет тридцать восемь, но в ее личной жизни никаких особенных изменений не произошло, за исключением того, что морщинки на лице стали глубже, а внутренняя тайная тоска о маленьком женском счастье, наверное, еще острее.
Майор Окунь был полным мужчиной лет тридцати, с круглым, холеным лицом и крупным, резко очерченным ртом.
Его большие черные глаза, длинные, почти мохнатые ресницы, оттопыренные уши и нос, чуть солиднее, чем полагалось бы по греческим нормам, выдавали его еврейское происхождение. Слово «выдавали» подходит потому, что майор Окунь представлялся новым знакомым как Сергей Львович, хотя все интимные друзья знали, что он – Саул.
Окунь как бы чувствовал, что его еврейское происхождение может принести ему неприятности в государстве, где все национальности равны. Его предчувствия оправдались, хотя и немного позже описываемых событий.
С Окунем я встречался до февраля 1951 года несколько раз в Румынии, куда он приезжал, чтобы познакомить меня с маршрутом, по которому мне предстояло «бежать» в Австрию, и чтобы наметить план моего прохождения через проверочные чистилища западных властей.
Меня поразило тогда его сходство с Судоплатовым. Я подумал даже, что Окунь – его родственник. Только позже я понял, что внешнего сходства не было никакого, а путала манера Окуня говорить и держать себя точно так же, как это делал Судоплатов. Мне трудно было поверить, что серьезный человек, офицер разведки может сознательно копировать своего начальника, но я быстро убедился, что происходило это у Окуня совершенно непроизвольно, так сказать, от слишком большого почтения к начальству.
И в этот раз Сергей Львович опять растягивал слова на гласных ударных и постукивал по-судоплатовски пальцами по столу:
– Вот, здесь выписано несколько типичных австрийских имен. Выбирайте, какое вам больше по вкусу.
Я выбрал Иосифа Хофбауера.
Тем временем Окунь разложил на скатерти несколько бланков разной формы и расцветки.
По этим карточкам должна была подтверждаться биография Хофбауера в государственных архивах Австрии.
Материал, лежавший перед нами на столе, был большим. Часть его составляли образцы карточек и формуляров на других лиц. Они были изъяты советской агентурой из австрийских архивов и переправлены в Москву для копирования подписей чиновников, состава чернил, формы печатей и прочих деталей. С ними полагалось обращаться особенно осторожно. Их нужно было отправить обратно и заложить на прежнее место.
Кроме того, имелись чистые бланки. Часть из них была сделана в лаборатории МГБ после анализа бумаги. Часть была доставлена из Австрии. Нам предстояло заполнить в них моим почерком те места, которые когда-то «заполнялись» Хофбауером. От нас бланк должен был пойти в лабораторию, получить нужные надписи, значки и печати, «состариться» в термостате и вернуться в Австрию. Там агенты советской разведки заложат готовые документы в соответствующие картотеки полицейских и гражданских архивов.
Таким путем в полиции, в магистрате Сант-Пельтена, статистическом бюро, Центральной Полицейской картотеке и других учреждениях создавались доказательства подлинности Хофбауера.
Сложнее обстояло дело с датой рождения. Австрийцы при рождении записываются в книгу местной церкви. Страница этой книги по истечении дня прочеркивается и подписывается священником. Заменить страницу такой книги советская разведка не могла. Но выход все же нашелся. Агент в Сант-Пельтене посетил церковь и заинтересовался записями о рождении. После его ухода у книги 1925 года исчезла последняя страница, от 31 декабря. Теперь, если и нельзя было доказать, что на этой странице была запись рождения Хофбауера, то нельзя было также доказать, что ее не было.
Зато в местном магистрате имелась отметка в книге, что родителям Хофбауера было выдано свидетельство о его рождении 31-го декабря 1925 года.
После нескольких дней коллективного творчества жизнь Иосифа Хофбауера начала приобретать более или менее ясный облик.
Для пущей безопасности мы послали его на много лет в Румынию. Проверка румынских архивов западным властям недоступна. Поэтому Хофбауеру пришлось удовлетвориться родителями разных национальностей. Отец его был чехом по рождению, но австрийцем по гражданству. Мать родилась в Трансильвании, в то время тоже входившей в состав Австрийской империи.
