— Я пытаюсь установить, кто и почему мог столкнуть Николая Шанина с лестницы, — ответила баронесса Корф. — А вы имеете что-то против?
— Сударыня, — сказал Кирилл Степанович, любезно улыбаясь, — поверьте, мне искренне жаль этого молодого человека и его несчастную мать, но согласитесь… подозревать моих слуг в преступном намерении… в том, что кто-то мог нарочно столкнуть его с лестницы…
Он собирался еще долго говорить в том же духе, но Амалия перебила его.
— Почему же обязательно слуг — ведь, когда Николая Шанина столкнули с лестницы, в доме были не только они, но и вы с Натальей Андреевной. Гостей вашей дочери я в расчет не принимаю, так как все они находились на виду и никто из них просто физически не мог покуситься на жизнь молодого человека.
— Госпожа баронесса, — сказал Кирилл Степанович, придавая своему голосу сушь пустыни Сахары, которую обычно приберегал для самых назойливых, самых неприятных посетителей на службе, — позвольте вам заметить, что ваши предположения… они, прямо скажем, оскорбительны… С какой стати мне или моей жене сталкивать Николая с лестницы? Мы давно знаем его родителей, они замечательные люди… и Николай с Володей нам тоже не чужие… И вообще, если вы хотите знать мое мнение, молодой человек просто сильно ушибся головой и придумывает теперь всякие ужасы…
— Нет, — возразила Амалия, — он очень точно описал разговор, который слышал перед падением, — разговор, который вынудил его задержаться возле лестницы. Ваши слуги не отрицают, что Николай Шанин слышал именно их беседу. Значит, его слова о том, что его толкнули, — тоже правда. В связи с чем возникает вопрос: кто мог так сильно ненавидеть его в вашем доме, чтобы подкрасться сзади и сбросить его с лестницы?
— Колю? — изумился Кирилл Степанович. — Да что вы, сударыня! Его все любили…
— А его брата? Со спины их вполне можно было перепутать. Что если кто-то хотел столкнуть с лестницы Володю, но ошибся?
— Вы так говорите, госпожа баронесса, — сердито промолвил Кирилл Степанович, выпячивая грудь, — словно у нас разбойничий притон!
Тут в гостиной появилось новое лицо, которым был не кто иной, как Наталья Андреевна.
— Прошу прощения, сударыня, — заговорила она, — но там приехал профессор Ортенберг, и я… Я не знаю, что мне делать. Он настаивает на том, чтобы видеть Олю, немедленно!
— Бедный профессор, — вздохнула Амалия, — я совсем про него забыла. Как по-вашему, Наталья Андреевна, он уже знает?..
Хозяйка дома только развела руками.
— Конечно, моя дочь поступила опрометчиво, я согласна… но следует иметь снисхождение к молодости… Я не хочу, чтобы профессор устраивал скандал в моем доме! — вырвалось у нее.
— Кто поступил опрометчиво? — забеспокоился Кирилл Степанович, оборачиваясь к жене. — Что все это значит?
— Я тебе потом объясню, — отмахнулась Наталья Андреевна. — Госпожа баронесса, я пыталась втолковать профессору, что моя дочь больна и никого не принимает, но он не слушает возражений!
— Если вы не возражаете, сударыня, я хотела бы поговорить с ним, — сказала Амалия.
Наталья Андреевна объявила, что у нее нет никаких возражений, и вместе с гостьей отправилась в большую гостиную. Кирилл Степанович, чье недоумение возрастало с каждым мгновением, увязался следом за дамами.
С первого взгляда Амалия определила, что профессор целиком пребывал в своей стихии. Он забросал хозяев дома и баронессу Корф множеством слов, из которых следовало, что коллега Ортенберга, достопочтенный профессор Линдквист, прислал ему подробное описание сновидения, которое привиделось одновременно двум людям и также оказалось вещим. Правда, насчет него у профессора Линдквиста существуют кое-какие сомнения, потому что сон, о котором идет речь, предсказывал событие, которое все ожидали, — смерть местного богача, который тяжело болел, — но так или иначе в 1827 году в Швеции…
— Простите, профессор, но нам придется вас разочаровать, — вмешалась Амалия. — Фройляйн Левашова не видела никаких снов. Она была неравнодушна к герру Истрину. Его сестра увидела запись в дневнике, в которой он описывал свой сон, и решила, что, если Оля скажет, что видела то же самое, она привлечет его внимание. С этого все и началось, но потом девушке пришлось поддерживать свою ложь, и… словом, нам очень жаль, но тут нет материала для исследования.
— Как? — болезненно вскрикнул профессор.
Амалия еще раз повторила свои слова, напирая на то, что действия юной влюбленной девушки, возможно, заслуживают осуждения, но она определенно не имела в виду ничего плохого. Во время ее речи профессор Ортенберг бледнел, краснел, теребил галстук, размахивал руками и чуть не разбил одну из любимых ваз Натальи Андреевны — не разбил, по правде говоря, только потому, что баронесса Корф успела подхватить вазу на лету.
— Я просто поверить не могу! — восклицал профессор. — Фройляйн не видела сны, но уверяла, что видела… И все ради того, чтобы завлечь этого заурядного молодого человека? Ах! Какое несерьезное отношение к науке!
— Дорогая, я что-то не понимаю, — сказал Кирилл Степанович, оборачиваясь к жене. — Получается, Оля не видела никаких снов?
— Нет, — сказала Наталья Андреевна.
— Просто… просто невероятно! — пробормотал глава семейства, багровея. — Мне люди задавали вопросы… даже от министра приходили узнавать… Как она могла? Какое она право имела так поступать со мной… с нами!
— А я уже написал статью и отправил ее в журнал! — простонал Ортенберг. — Боже мой! Какое несчастье… какое непростительное легкомыслие! На что только не идут женщины, чтобы добиться своего…
Амалия поняла, что посетитель еще долго будет сотрясать жалобами воздух, а у нее не было никакого желания их выслушивать. Она извинилась перед Натальей Андреевной, пообещала держать ее в курсе расследования покушения на Колю Шанина, попрощалась с Кириллом Степановичем и удалилась.
Покинув дом Левашовых, Амалия дошла до угла, размышляя, взять ли извозчика или пройтись пешком, благо погода располагала к прогулке. Неожиданно она обратила внимание на экипаж, который медленно ехал по улице, и сразу же вспомнила, что он тронулся с места, как только она вышла из особняка. На всякий случай Амалия сунула руку в сумочку, где держала оружие, но тут экипаж остановился, и в распахнувшуюся дверцу высунулась голова Сергея Васильевича Ломова.
— Садитесь, госпожа баронесса, — буркнул отставной майор. — Есть разговор.
Глава 25
Двое
Амалия считала себя человеком, мало привязанным к условностям, но в то же самое время у нее не было никакого желания поощрять то, что она считала невоспитанностью. Тон Ломова покоробил ее, и когда она села в экипаж, от всего облика баронессы Корф веяло таким ледяным холодом, что даже более толстокожий человек, чем Сергей Васильевич, сообразил бы, что допустил промашку. Но Ломов не выносил, когда у него пытались вызвать чувство вины. Он сердито зыркнул на Амалию из-под насупленных бровей и в который раз подумал, что им будет непросто действовать сообща.
