— Полагаю, вам вполне под силу состязаться с достопочтенным профессором Ортенбергом по части толкования снов, — усмехнулся Арсений. — Я не видел лица женщины в первом сне. А что касается того портрета, то я давно о нем забыл.
— Хорошо, тогда перейдем к вашему второму сну. Его лейтмотив — дуэль, да, да, самая обыкновенная дуэль. У вас были неважные отношения с братьями Шаниными, вы мечтали их проучить, и мечта эта отразилась в вашем сне. Вы сказали, что слышали выстрел, но не видели оружия, из которого стреляли. Это потому, что, когда человек стреляет, он смотрит не на оружие, а на мишень. В вашем сне, Арсений, стреляли вы. Даже если вы не увидели оружия в своих руках, вы профессиональный военный, вы должны были догадаться, что именно значил ваш сон. И когда Николай Шанин упал с лестницы, вы окончательно убедились, что ваши кошмары претворяет в реальность кто-то, кто не понимает их логики, но очень хочет прикрыть ими какое-то преступление. Тогда у вас родилась гениальная мысль — использовать этого неизвестного убийцу, чтобы решить собственные задачи. Поэтому вы придумали третий сон и прямо указали на жертву, чтобы у преступника не оставалось сомнений. И хотя убийца больше не желал воплощать ваши кошмары, нашелся другой, который тоже хотел избавиться от Варвары Дмитриевны и исполнил вашу волю…
Арсений вскочил с места и подошел к окну. Амалия видела, что он пытается собраться с мыслями. «Будет все отрицать? Или просто предложит мне покинуть дом?»
— Сударыня, вы обвиняете меня… Черт возьми, это уже чересчур! — Он обернулся к Амалии, сверкая глазами, которые были уже не светлыми, а темными, как весенняя вода в Неве. — Я видел третий сон, ясно вам? Я видел его и могу поклясться всем, что мне дорого…
— Хорошо, — легко согласилась Амалия. По выражению лица, по интонациям собеседника она поняла, что он говорил правду — но баронесса Корф также знала, что есть разные способы сказать правду. — Только между нами: жертвой ведь была вовсе не Варвара Дмитриевна, верно? Кого вы увидели в третьем сне? Оленьку Левашову?
— Зачем вы спрашиваете, если и так все знаете? — выдохнул Арсений. — Лучше объясните мне, почему я ее увидел? И почему в моем сне вокруг нее ходила темная тень? Почти как Соня в ее черном платье, если убрать передник горничной… хотя, конечно, легко предлагать толкования после того, как ее уже арестовали…
— Значит, вы все же увидели один вещий сон, — сказала Амалия без всякой улыбки. — Вы человек военный, должны чувствовать, откуда исходит опасность. Что-то вы заметили в поведении Сони, что вас насторожило — чисто инстинктивно, и это вылилось в сон. Вы именно поэтому написали Оленьке письмо, верно? Чтобы предупредить ее?
— Да. Я… мне было бы очень неприятно, если бы с ней что-то произошло.
— А воду, в которой погибает Варвара Дмитриевна, вы придумали?
— Ну да. В Петербурге воды хватает. — У Арсения вырвался смешок. — Я вовсе не хотел создавать моему неведомому благодетелю сложностей. По правде говоря, я предполагал, что он просто прикончит ее и бросит труп в какой-нибудь канал.
Значит, вот кем для него был убийца его мачехи: неведомым благодетелем. Амалия вздохнула и поднялась с места. У нее больше не оставалось вопросов.
— Один мой знакомый, — негромко проговорила она, — сказал, что сны не убивают. Что ж, теперь я знаю, что он ошибался.
— Да, — просто ответил Арсений, — я ее убил. И буду вечно сожалеть, но только об одном: что не сделал этого лично.
Он уже вполне овладел собой, глаза его посветлели, губы кривились в принужденной улыбке.
— Наверное, мне следует пожелать удачи всем, кто захочет стать вашим врагом, — заметила Амалия. — Думаю, она им очень понадобится… Нет-нет, Арсений Васильевич, не надо меня провожать. Искренне надеюсь, что мы больше не увидимся.
Когда она ушла, поручик открыл окно, чтобы выветрился запах ее духов. Он чувствовал раздражение оттого, что позволил этой странной — и, как он понимал теперь, вовсе не безобидной — женщине одержать над собой верх, но успокаивал себя тем, что доказательств у нее нет и что бы она ни говорила, ей все равно никто не поверит. Скрипнула дверь, ведущая в соседнюю комнату, но Арсений даже не повернул головы.
— Опять подслушивала? — холодно бросил он через плечо.
— Это правда? — спросила Машенька дрожащим голосом.
— То ты подслушиваешь, то роешься в моих бумагах, — сказал Арсений, оборачиваясь к ней. — Вся в свою маменьку.
— Как ты можешь так говорить после того, как ты… как ты…
Она крепилась до последнего, но, не выдержав, все-таки расплакалась.
— Как ты мог! — прокричала Машенька сквозь слезы, сжимая свои маленькие кулачки. — Боже, как ты мог!
— А она? — мрачно ответил Арсений. — Как она могла? Что я такого ей сделал? Сколько я себя помню, она травила меня и выживала из семьи. Теперь наконец она успокоилась… и очень хорошо!
Машенька рухнула на диван и зарыдала.
— А ведь она говорила… она говорила, что ты… чужой… И что я еще пожалею, когда она умрет…
— Конечно, — сказал Арсений. — Она ведь завещала тебе всего один рубль. Но ничего, отец уже ищет адвокатов, чтобы опротестовать завещание… И хватит устраивать тут потоп.
— Я все расскажу Оле, — мстительно пообещала Машенька, вытирая слезы. — Она узнает, что ты сделал, и отвернется от тебя.
— Если она тебе поверит, — усмехнулся Арсений. — А впрочем, если честно, мне все равно… Говори ей что хочешь. — Он поглядел в окно. — Погода прекрасная, пойду-ка я прогуляюсь в книжную лавку. Говорят, скоро в продажу поступит новый сборник Нередина…
Пока Арсений разговаривал с сестрой, Сергей Васильевич Ломов сидел в приемной главы Особой службы, генерала Багратионова, и беззвучно клокотал от ярости. Он отлично сознавал, что злиться бесполезно, глупо и вообще эмоции — признак слабости, но ничего не мог с собой поделать.
Наконец его пригласили войти, и тяжелая дверь кабинета бесшумно затворилась за Ломовым. Генерал сидел за столом и, подняв глаза от какой-то бумаги, окинул своего подчиненного пристальным взглядом.
— А, Сергей Васильевич, присаживайтесь, — промолвил Багратионов, и человеку, который плохо знал его привычки, могло показаться, что начальник радушен как никогда. Генерал откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы. — Как съездили? — осведомился он сердечнейшим тоном.
— Прекрасно, — сквозь зубы ответил Ломов, садясь на стул, — просто прекрасно.
— Представьте себе, я именно так и подумал, — любезно ответил Багратионов. — А то ведь могли и до Александрии добраться, прежде чем получили бы приказ плыть обратно.
И он вперил в подчиненного внимательный взор, подстерегая его реакцию.
Ломов прекрасно понимал, что его испытывают, но удержаться было выше его сил.
— Послушайте, вы давно меня знаете, и я всегда… для моей страны — все, что в человеческих силах. Но, Петр Петрович, приплыть в Кронштадт, чтобы получить бумагу о том, что все отменяется…
