Через год
Марина стояла у окна своей квартиры в Торонто и с трудом сдерживала раздражение. Она смотрела на улицу с нормальными, оживленными, деловыми людьми, которые безмятежно гуляли или торопились по важным делам, а перед глазами стояло его несчастное лицо. Его потемневшее, погасшее, отстраненное и чужое лицо. Если это муж, значит, нужно согласиться с мнением, что брак — это каторга.
Да, в горе и в радости вместе. Но там не было сказано, что горе имеет право быть важнее жены, что оно может быть орудием пытки, непреходящим содержанием жизни. У Михаила удар, шок, но прошел месяц… У нее в животе зашевелился их ребенок. Ей нужны силы, покой, радость, уверенность в их завтрашнем дне.
Месяц назад Михаил получил сообщение о том, что в Калининграде погиб его сын Артур. Он взялся сам ремонтировать проводку. Разряд тока сжег его мгновенно. Ему было чуть больше шестнадцати лет.
После похорон Артура Марина постаралась быть к Михаилу ближе. Вместе в горе, как велено. Но сколько там быть вместе? Жизнь не остановилась от того, что его сын умер. И да, нужно сказать себе прямо и резко. А может, и ему. Она не вместе с ним в этом маниакальном стремлении заточить себя в темноте потери. Марина даже попыталась себе представить, что погиб их общий сын. Она пошла дальше. Она представила, что узнала о смерти Костика. То есть она сделала все, что могла, чтобы понять состояние Михаила. Вывод: что с этим поделаешь, если ничего поделать нельзя? Привыкнуть. Сделать над собой усилие. И мысль, которая покажется ему чудовищной, но на самом деле это нормальная констатация факта. Одно приходит на смену другому. Умер Артур, стало больше возможностей, чтобы поставить на ноги их ребенка, который скоро появится на свет.
Марина резко повернулась.
— Скажи, наконец, когда закончится эта твоя хандра? Когда ты выйдешь из своего оцепенения? Когда заметишь меня? Меня и своего ребенка, который был так нужен прежде всего тебе!
— Марина. — Михаил поднялся из-за стола, за которым сидел, такой смятенный и растерянный, что ей на мгновение стало его жалко. — Марина, я, наверное, не нахожу слов, чтобы тебе объяснить. Это обрыв такой связи, такой бесконечной связи… Не я должен был узнать об этом обрыве. «Ужасная судьба отца и сына — жить розно и в разлуке умереть». Так написал Лермонтов. Не думаю, что это понятно только мужчине. Только отцу. Ты мать. О чем ты, Марина? Ужасно даже сыну, который узнает о смерти отца. А наоборот — это крушение. Это отсутствие завтрашнего дня. Это приговор без надежды на помилование.
— Ну, — нетерпеливо произнесла Марина. — Допустим. То есть я соглашусь. Обрыв, ужасно, неестественно. Но почему без завтрашнего дня? Почему приговор? Ты хочешь, чтобы твой младший сын родился в семье приговоренного? Чтобы над ним склонился причитающий и жалкий отец, который отказывается отвечать за его будущее?
— Это все из моих слов не вытекает, — горько и устало сказал Михаил. — Младший сын — это другая, надеюсь, счастливая история. И моя любовь, ответственность уже принадлежат ему. Мы говорим, не слыша друг друга. Давай просто пройдем, если не вместе, то рядом этот печальный путь. Этот кусочек времени. Я справлюсь сам. Потерпи.
— Почему ты сказал: не вместе? — удивленно спросила Марина. — Разве я сказала, что мы не вместе?
— Ты это не произнесла. Я просто это услышал.
Прошло несколько дней общей пустоты и общего непонимания, отторжения. Михаил не прикасался к жене. А для беременной женщины это так важно — знать, что она не теряет своей притягательности, толстея и покрываясь пигментными пятнами. А если бы прикоснулся… Раздражение Марины задушило в ней женщину. Ей это теперь не нужно.
Но однажды Михаил пришел домой почти оживленным. Смотрел на нее прежним открытым взглядом, как будто хотел сказать что-то очень важное, нужное и хорошее. И сказал:
— Марина, дорогая, я понял, что нам нужно делать. И с этим нельзя тянуть. Мы должны срочно вызвать твоего Костика сюда. Он закончит школу, его могут забрать в армию. А армия теперь не та, из которой непременно возвращаются живыми. Даже без войны. А война для нашей бывшей родины никогда не кончается. И, главное, я понял, что сына нельзя выпускать из виду. Необходима причастность к его жизни, радостям, страданиям, каждому дню. Ты согласна? Ты рада?
— Чему? — после довольно продолжительной паузы спросила Марина. — Чему я должна радоваться? Тому, что мы повесим на себя такой серьезный расход? Тому, что Костик может теперь сам не заниматься устройством своей судьбы, как положено мужчине? Он приедет и будет ждать, чтобы ты принес ему судьбу на блюдечке! Ты опять забыл, что у нас скоро родится ребенок?
— Я не забыл, — почти брезгливо произнес Михаил. — В коробке на улице наш младший сын жить не будет. И ты это прекрасно знаешь. Извини, мне неприятно дальше обсуждать эту тему. У тебя какая-то органическая проблема. Физиология. Калькулятор то ли в сердце, то ли в мозгу, то ли их два. Я все сделаю сам. Костик будет жить с нами. Это мое решение. Все.
И он все сделал сам. Марина в это время продолжала цепенеть уже от унижения. Ей казалось, что все ее права, с таким трудом завоеванные, попраны. К тому же Михаил ее оскорбил. Упрекнул в корысти. Как будто бояться бедности — это недостаток. Это не калькулятор в ее мозгах. Это просто наличие мозгов.
И однажды ночью Марина проснулась от ненависти. Она прокрутила в мыслях все оскорбления, унижения, несчастья своей жизни, и ее затрясло. Она, в этой ночи своего прозрения, должна была ответить себе на такие вопросы. Она выбралась из всего этого на самом деле? Она не зря выстраивала сложную игру, ловушки и сценарии порабощения человека, который показался ей единственным шансом? Это действительно был ее единственный шанс? Она еще толком не вздохнула облегченно, а ее превратили в курицу, высиживающую яйцо. И что ужаснее: лежать разбитой мордой в пол под ногами озверевшего и ничего не соображающего алкоголика или услышать от разумного и владеющего собой мужчины, что ты последняя дрянь? Что ты корыстная, ущербная и не способна понять высокие страдания.
«Второе ужаснее», — сказала себе почти светская почти дама, ступившая на цивилизованную землю ногой, которая никогда не сделает шаг в обратном направлении. Он сказал, что это его решение? Марина приняла свое.
…Из клиники она вернулась слабая, опустошенная, но спокойная. Выпила дома таблетку, отдохнула и вышла на звук открываемой двери. Что Марина почувствовала, сообщая Михаилу о том, что ребенка больше нет? Что она убила его. Просто так, потому что это было в ее власти. Она перед собой не лицемерила. Она чувствовала облегчение. Она испытала сладость мести. Второй раз в своей жизни она испытала сладость мести, которая тем дороже, чем больше боли и страдания испытает объект. Малыш, которого больше нет, не сумел остановить воинственное вдохновение женщины Марины. Она передумала быть матерью.
Эффект превзошел ее ожидания. Михаил наконец потерял свою выдержку. Он наконец избавил ее от своей самодостаточности. Он был так потерян, так нелеп, что допустил мысль о том, что она просто проверяет его. Что сказала неправду. Когда он смотрел медицинские документы, Марина со скрытым удовлетворением фиксировала, как поникла голова того, кто в считаные месяцы стал сиротой-отцом двух детей. Кто имел наивность считать, что общий дом, общая постель могут сделать двух чужих людей родными.
