Я выругалась про себя и скользнула с камня и украдкой двинулась вниз.
– Оставайся здесь и не своди с него глаз.
– И что делать, если что?..
– Кричать?
– А ты…
– Скажу Садовнику, пусть разбирается.
Блисс покачала головой, но не попыталась меня остановить. Я по ее глазам видела, что она в таком же замешательстве. Мы не могли подставлять всех под удар в надежде, что парень окажется лучше своего отца и брата. И мне уже доводилось видеть Садовника с кем-то из девушек. Как правило, он уединялся с девушкой в комнате, но иногда… ладно. Как я уже говорила, он был на удивление сдержанным, за некоторыми исключениями.
Я чуть ли не ползком спустилась по тропе с другой стороны утеса, где склон был покатый, и, когда оказалась внизу, песок заглушил мои шаги. Осторожно двигаясь, я шагнула в ручей без брызг, пробралась за водопад и двинулась по коридору к комнате Данелли.
Садовник был в брюках, но без рубашки и ботинок. Он сидел на краю кровати и расчесывал вьющиеся волосы Данелли; локоны каштановой гривой рассыпались по ее плечам. Из всех нас Данелли особенно ненавидела эту его страсть, потому что после этого волосы у нее безнадежно запутывались.
Я вошла в комнату, и они подняли на меня глаза. Данелли была в смущении, Садовник явно рассердился.
– Прошу прощения, – прошептала я, – но это важно.
Данелли вопросительно вскинула брови. Она оказалась в Саду четыре года назад и думала, что Садовник отпустит ее, если его задобрить. Чтобы добиться его расположения, Данелли украсила свое лицо крыльями – красными с фиолетовым. Правда, со временем она поумнела и теперь жила по принципу: «Пусть делает что хочет, просто не участвуй в этом». Я знала, о чем она спрашивает, но лишь пожала плечами. Рассказывать ей или нет – теперь все зависело от дальнейшего развития событий.
Садовник быстро надел ботинки, взял рубашку и вышел за мной в коридор.
– Это…
– Кто-то проник в Сад, – перебила я как можно тише. – Думаю, это ваш младший сын.
У него расширились глаза.
– Где он?
– Когда я пришла сюда, был возле пруда.
Садовник накинул рубашку и знаком велел мне застегнуть пуговицы, а сам тем временем приглаживал волосы. Но характерный запах все-таки выдавал его. Когда он двинулся по коридору, я последовала за ним. Он ведь не говорил мне оставаться на месте. Во всяком случае, до тех пор, пока мы не встали в одном из дверных проемов. Теперь он своими глазам увидел парня: тот по-прежнему светил вокруг чертовым фонарем. Садовник довольно долго наблюдал за сыном, при этом лицо его не выдавал никаких чувств. Потом он тронул меня за плечо и показал рукой вниз: то ли велел мне опуститься на пол, то ли не хотел, чтобы я шла за ним.
Я была не настолько послушна, чтобы просто сесть на пол, поэтому осталась стоять. Садовник не стал возражать.
Он решительно, не скрываясь, шагнул в Сад, и его голос, словно выстрел, прорезал тишину:
– Десмонд!
Парень резко повернул голову. Фонарь выпал у него из руки, с громким треском стукнулся о камень и покатился по песку. Свет мигнул и погас.
– Отец!
Садовник запустил руку в карман, и в следующее мгновение стены вокруг меня опустились. Остальные Бабочки теперь были заперты в своих комнатах, а крылья в коридорах закрылись панелями. Только мы с Блисс остались снаружи: она – на вершине скалы, а я – в этом проеме. И я не сказала Садовнику про нее. Черт.
Я прислонилась к стене и стала ждать.
– Какого черта ты здесь забыл? Я же говорил, что входить во внутренний сад запрещено.
– Я… я слышал, как Эвери говорил про него, и просто… просто хотел посмотреть. Прости, я ослушался тебя.
Трудно было определить по голосу его возраст: он говорил высоким тенором и поэтому казался моложе. Ему было стыдно и явно не по себе, но и страха он не чувствовал.
– Как ты вообще попал сюда?
И могла ли Бабочка выйти тем же путем?
Парень – Десмонд, как я полагала – колебался.
– Пару недель назад я видел, как Эвери сдвигал панель у двери для персонала, – ответил он. – Он задвинул ее на место, когда заметил меня, но я все-таки увидел клавиатуру.
– Нужно ввести код, чтобы открыть дверь. Как ты сюда попал?
– Эвери всюду использует три пароля. Я просто ввел их один за другим.
Что-то подсказывало мне, что в ближайшее время Эвери придется изобрести четвертый пароль. Нам не полагалось слоняться возле главного входа. Там, по обе стороны от запертой двери, находилась комната Лоррейн, в другой Эвери держал свои игрушки, пока Садовник их не изъял. Там же были кухня со столовой и медпункт. Потом – кабинет для татуирования, откуда можно было попасть в комнату Садовника, и еще несколько помещений, о предназначении которых мы не знали, но догадывались. Неизвестно, чем он в них занимался, но именно там умирали Бабочки. Нам без необходимости в этой части коридора появляться не стоило, разве что пройти на кухню. Ни Садовник, ни Эвери не выходили оттуда, если могли попасться на глаза кому-нибудь из нас.
– Но что ты хотел здесь увидеть? – спросил Садовник.
– Ну… сад… – нерешительно ответил Десмонд. – Я просто хотел посмотреть, что в нем такого особенного.
– Это мое личное пространство, – вздохнул отец, и я задумалась, не по этой ли причине он убрал камеру и микрофон из пещеры за водопадом. Потому что настолько дорожил своим личным пространством, что и нам подарил его иллюзию. – Десмонд, если ты действительно хочешь стать психологом, научись уважать право на личную жизнь.
– Бывает так, что это мешает психологическому благополучию. В таких случаях мой профессиональный долг – выведать эти секреты.
Забавно, но Уитни, когда рассказывала про свои семинары, ни разу не упоминала о таких моральных допущениях.
– И твой профессиональный долг – сохранить эти секреты, – напомнил ему Садовник. – Пойдем.
– Ты и спишь здесь?
– Иногда. Пойдем, Десмонд.
– Почему?
Я закусила губу и едва сдержала смех. Редко выпадала возможность увидеть Садовника в таком замешательстве.
– Потому что здесь спокойно, – ответил он наконец. – Подними фонарь. Я провожу тебя до дома.
– Но…
– Что?
– Почему ты делаешь из этого такую тайну? Это же просто сад.
Садовник ответил не сразу. Я понимала, что он обдумывает возможные варианты. Рассказать сыну правду в надежде, что тот поверит и сохранит это в секрете? Или солгать и ждать, когда правда все-таки вскроется? Если сын ослушался его однажды, то не исключено, что ослушается снова. А может, он пошел бы еще дальше? Может, сын значил для него не больше, чем Бабочка?
