В школе я никогда не ходила на танцы, но, думаю, выглядело все так, будто мы готовились к чему-то подобному. Это всегда что-то радостное и веселое, этого ждешь с нетерпением, а под конец вечера остается масса впечатлений, и хочется сохранить их в памяти. В Саду все было иначе. Мы все сидели в нижнем белье, потому что боялись замочить платья, если б расплескали воду из тазика. Никто не хихикал и не болтал, как болтали бы девочки перед танцами.
Потом пришла Лина – с нее еще капала вода после душа, а может, она плескалась в пруду – и бросилась на пол.
– Она не хочет идти.
– Она пойдет, – вздохнула Данелли.
Я заплела ей последнюю косу.
– Она говорит, что нет.
– Мы это уладим, – Данелли потрепала Эвиту по голове и сползла с кровати. – Сядь.
Она опустилась на колени рядом с Линой, и та послушно села.
На этом все и закончилось бы, тем более что Данелли отправилась в комнату к Мэгги. Но когда мы оделись и собрались в коридоре, из комнаты еще доносилась их ругань. Что-то разбилось о стену, и минутой позже вернулась раскрасневшаяся Данелли. Сквозь красно-розовый узор на ее крыльях можно было различить отпечаток ладони.
– Она одевается. Идемте.
Мы шли по двое, как подружки. Садовника на кухне еще не было. Мы с Данелли чуть подотстали, пропустили остальных. Девочки поправляли платья и прически и рассаживались по своим местам. Я прислонилась к стене.
– Она точно одевается?
Она закатила глаза.
– Будем надеяться.
– Надо сходить и проверить.
– Майя… – Она покачала головой. – Ладно, забудь. Иди, попробуй.
Когда Лионетта оказалась за стеклом, Данелли справилась с охватившей ее апатией, чтобы помочь мне. Я пока не знала, как выразить ей свою благодарность.
Мэгги даже не думала одеваться. Она была занята тем, что пыталась запихнуть в унитаз всю свою одежду – которую делила с сестрой. Я встала в проходе и кашлянула. Мэгги вздрогнула, потом посмотрела на меня с вызовом и напряженно запыхтела. Волосы беспорядочно падали на ее лицо. Волосы у нее были русые, как у Садовника и Эвери, и такие же карие глаза и выразительный нос. Ее запросто можно было принять за его дочь.
Которой… хм.
– Я не пойду.
– Пойдешь. Не подвергай свою сестру опасности.
– А она не подвергает меня опасности, когда приходит вымазанная во всякой дряни, которая может убить меня? – огрызнулась Мэгги.
– У тебя аллергия, а так ты разозлишь Садовника. Это разные вещи, и ты это знаешь.
– Я не пойду! Не пойду, не пойду, не пойду!
Я дала ей пощечину.
В маленькой комнате хлопок получился довольно звонкий. Кожа на месте удара мгновенно покраснела. Мэгги уставилась на меня и прижала ладонь к щеке, в глазах у нее стояли слезы. Эвери было запрещено трогать ее, и маловероятно, чтобы она когда-нибудь получала по лицу – хотя на других не раздумывая поднимала руку. Мэгги смотрела на меня, не в силах пошевелиться. Тогда я схватила ее за волосы, свернула их в узел и заколола парой шпилек. Потом схватила ее за локоть и потащила в коридор.
– Я не пойду, – всхлипывала Мэгги и царапала мне руку. – Не пойду!
– Будь ты хоть немного умнее, то просто успокоилась бы и оделась. Через час все было бы позади. Так нет же, надо вести себя как избалованная принцесса… Вот и сиди голая и зареванная, и сама объясняй Садовнику, почему относишься к нему без почтения.
– Скажи, что я заболела!
– Он знает, что ты здорова, – рявкнула я. – Лоррейн сказала бы ему. Иначе зачем, по-твоему, она осматривала нас прошлым вечером?
– Это было вчера!
– Сразу на двоих, видимо, мозгов не хватило, – проворчала я и выплюнула попавшую в рот прядь волос. – Магдален, прошу тебя, не будь такой дурой. Это на один час. Тебе, как всегда, приготовят отдельно, и ты сядешь в дальнем конце стола, в стороне от наших тарелок.
– Как вы не понимаете!
Мэгги лягнула меня, но ничего этим не добилась и попросту растянулась на полу. Я волокла ее за собой. Ей стало больно, и она поднялась.
– Я в самом деле могу задохнуться! Я могу умереть!
Действительно.
Я развернулась и припечатала ее лицом к одной из витрин. Мэгги уставилась на распахнутые крылья. Эта Бабочка была там еще до Лионетты и ее предшественницы. Никто не знал ее имени. Шашечница мексиканская – вот и все, что о ней было известно.
– Ты умрешь, если не сядешь с нами за стол. Ты и твоя сестра. Пойми ты уже.
Мэгги заплакала еще громче, всхлипывала и размазывала сопли по лицу. Я брезгливо поморщилась, вновь схватила ее за локоть и повернула за угол.
Садовник стоял у входа на кухню, скрестив руки на груди, и хмурился.
Черт.
– У вас проблемы, милые мои? – спросил он.
Я посмотрела на голую, зареванную Мэгги. На щеке у нее краснел отпечаток моей ладони, и на руке, где я схватила ее, наливался синяк.
– Нет.
– Понимаю.
Да, он понимал. К несчастью. Он сидел во главе стола, между мной и Данелли, и не сводил глаз с Мэгги. Она не съела ни кусочка, только возила по тарелке еду, приготовленную специально для нее. Она не вступала в разговоры и отвечала, только если вопрос был адресован непосредственно ей. Садовник видел, как она прикладывала к щеке стакан с водой – Данелли между тем делала вид, что ее распухшая щека ничуть не заботит. Он видел, как она сжималась и, насколько позволял стол, пыталась скрыть свою наготу.
Нам всем было не по себе. Когда мы уже пили кофе, Садовник кашлянул и наклонился ко мне.
– Без пощечины было никак?
– Никак. Надо было успокоить ее.
– И она успокоилась?
Я обдумала ответ. Не хотелось подставлять Мэгги – вернее, Лину, – но еще меньше мне хотелось подставляться самой.
– Более-менее.
Садовник только кивнул. Я взглянула на Данелли, увидела мрачное смирение в ее глазах, и внутри у меня все оборвалось.
* * *
– Когда? – спрашивает Эддисон.
– Через две недели, – отвечает она чуть не шепотом. – Вы же знаете, увиденного развидеть уже не дано. После того случая Садовник хмурился всякий раз, когда смотрел на кого-то из сестер. Однажды ночью стены опустились, и через два дня мы увидели их прямо у входа на кухню.
Виктор протягивает ей стопку фотографий. Через минуту Инара возвращает ее; и сверху лежит нужный снимок.
– Вместе?
– В жизни и в смерти, – подтверждает она мрачно.
Сестры стоят рядом, в одной витрине, плотно прижавшись друг к другу и соединив ладони.
