– Думаю, они к нему привыкнут.
– А ты, Майя? Что ты думаешь о моем младшем сыне?
Я едва не оглянулась в сторону кухни. Но раз уж Десмонд не хотел, чтобы отец знал о его присутствии, я не собиралась его выдавать.
– Думаю, он в растерянности. И сам не знает, как к этому относиться.
Я сделала глубокий вдох и убедила себя, что Десмонду следующий вопрос пойдет на пользу, позволит иначе взглянуть на Сад.
– Для чего вам все это?
– Что именно?
– Зачем давать нам вторую жизнь под стеклом?
Садовник медлил с ответом, выводя пальцами беспорядочные узоры на моей коже.
– Мой отец коллекционировал бабочек, – произнес он наконец. – Он сам их ловил. Но если не удавалось заполучить бабочку в хорошем состоянии, он ее покупал. И еще живую крепил иголкой к стендам, обитым черным бархатом. Для каждой имелась бронзовая табличка с научным названием и обиходным. Отец создал в своем кабинете настоящий музей. Иногда он вешал между стендами мамину вышивку. Каких-то бабочек он держал по одной, а из некоторых составлял целые композиции, пестрые на темном фоне.
Садовник убрал руку с моего бедра, провел по спине и стал обводить крылья. Ему даже не нужно было смотреть, он знал их контуры наизусть.
– В этой комнате отец чувствовал себя самым счастливым. И когда вышел на пенсию, проводил там почти все свое время. Но в той части дома случился небольшой пожар, и все бабочки сгорели. Все до одной. Коллекция, которую он собирал десятки лет. После того случая отец уже не был прежним, да и прожил недолго. Мне кажется, он просто потерял тогда смысл жизни. На следующий день после похорон нам с мамой пришлось поехать в город, на ярмарку в честь Дня независимости. Маму представили к награде за ее благотворительную деятельность, и она не хотела расстраивать людей своим отказом. Я оставил ее в компании хороших друзей и отправился бродить по павильонам. Тогда-то я ее и увидел. На ней была маска в виде бабочки. Она стояла у выхода из лабиринта и раздавала детям бабочек из перьев и розовых лепестков. Она была такая яркая, такая живая – трудно было поверить, что бабочки вообще умирают.
Я улыбнулся ей и вошел в лабиринт. Она последовала за мной. Доставить ее к себе домой не составило труда. Поначалу я держал ее в подвале, а потом выстроил сад, который и стал ей домом. Я тогда учился и только принял отцовское дело, и заводить семью было слишком рано. Я решил, что ей очень одиноко, даже когда переселил ее в Сад, и поэтому подселил к ней Лоррейн и других…
Садовник погрузился в воспоминания, но это не причиняло ему боли. Для него все было просто и понятно. Он не стал приводить Еву в Сад – он выстроил Сад вокруг нее. И сам стал ангелом с пламенным мечом, стоял на ее страже. Садовник прижал меня к груди и наклонил мне голову, чтобы я легла к нему на плечо.
– Ее смерть разбила мне сердце. Сама мысль, что ей отведен лишь такой короткий срок, была невыносима. Я не мог забыть ее. Пока я помнил о ней, часть ее продолжала жить. Я сделал контейнеры из стекла и нашел способ предотвратить разложение.
– Смола, – прошептала я, и он кивнул.
– Но прежде – бальзамирование. Моя фирма закупает формалин и формальдегидные смолы – для одежды, как это ни странно. Не так уж сложно заказать сверх необходимого и часть доставить сюда. Следует заменить кровь формалином; это замедлит разложение, пока смола не затвердеет и не законсервирует тело. Даже когда тебя не станет, Майя, ты не будешь забыта.
И ведь он действительно считал, что меня это воодушевит. Если я не провинюсь перед ним, или не произойдет несчастного случая, то через три с половиной года Садовник пустит по моим венам формалин. Я достаточно хорошо его знала и могла предположить, что все это время он будет рядом, будет даже гладить мои волосы и заплетет их в последний раз. И когда вытечет вся кровь, он поместит меня в стеклянный контейнер и заполнит его прозрачной смолой. Даст мне вторую жизнь, и никакой пожар меня не уничтожит. Всякий раз, проходя мимо, он будет касаться стекла и шептать мое имя. И никогда меня не забудет.
Сидя у него на коленях, я не питала иллюзий насчет его отношения к этому.
Он мягко спихнул меня на пол, раздвинул ноги и запустил руку в мои волосы. Я теперь сидела между его коленей.
– Покажи, что и ты не забудешь меня, Майя, – он пододвинул к себе мою голову, другой рукой развязывая шнурок на штанах. – Даже потом.
Даже когда меня не станет, мой вид по-прежнему будет приводить его в возбуждение.
И я подчинилась, как подчинялась всегда. Потому что хотела прожить эти три с половиной года, даже если приходилось выслушивать, как этот человек меня любит. Подчинилась, хотя он едва не задушил меня, и послушалась, когда он вновь усадил меня к себе на колени. И подчинилась, когда он потребовал, чтобы я пообещала, что никогда его не забуду.
И в этот раз вместо того, чтобы повторять про себя какие-нибудь стихи или рассказы, я думала об этом мальчишке, который сидел в другой части комнаты и все это слушал.
Я поняла, что наш сосед – педофил, не только по его взгляду. Я видела, как обреченно переглядывались его приемные дети. Видела, что за секрет их объединяет. Все они знали, что это происходит с каждым из них, но ни один не заговаривал об этом вслух. По их опустошенным взглядам я понимала, что рано или поздно сосед полезет ко мне под платье, возьмет мою руку и положит себе на колено, и шепнет при этом, что у него для меня есть подарок.
Потом Садовник поцеловал меня и сказал, что мне следует отдохнуть. Штаны он завязывал уже на ходу. Когда он ушел, я обошла стойку, взяла остатки апельсина и села рядом с Десмондом. Лицо у него было мокрое, и глаза блестели. Он бросил на меня померкший взгляд.
Опустошенный взгляд.
Я доела апельсин – дала ему время, чтобы он нашелся, что сказать. Но Десмонд так ничего и не сказал, лишь протянул мне свитер. Я надела его, и когда он взял меня за руку, не стала возражать.
Он не собирался идти в полицию.
Мы оба это знали.
За последние полчаса не изменилось практически ничего. Разве что Десмонд слегка возненавидел себя за это.
* * *
– Вы так и не спросили, кто из девушек выжил.
– Вы не отпустите меня к ним, пока я не расскажу вам все, что вы хотите услышать.
– Верно.
– Когда мы закончим, я все узнаю и смогу побыть с ними. Все равно мое присутствие ничего не изменит.
– Я уже готов поверить, что вы не плакали с шести лет.
По лицу Инары пробегает слабая улыбка.
– Чертова карусель, – соглашается она.
* * *
Блисс смастерила карусель. Я еще не говорила?
Она что угодно могла слепить из своей глины. Один за другим ставила противни в духовку, и Лоррейн все это время хмуро за ней наблюдала. Блисс единственная могла пользоваться духовкой. Хотя, кроме нее, об это никто больше не просил.
