Эта глупая девочка стояла на холоде и жгла спички, чтобы согреться и взглянуть на семьи, которые никогда не станут ей родными. И с осознанием этой суровой действительности она замерзает среди спичек, потому что те, хоть и горят, не согревают, а только светят.
Тяжесть в груди усиливалась, у меня перехватило дыхание. Я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть – ощущала лишь ком в груди и задыхалась. Где-то над головой шелестели ветки и листья. Я упала на колени, хватая ртом воздух, не в силах протолкнуть его дальше. Я сжала руку в кулак и врезала себе по груди. На мгновение стало невыносимо больно, но я по-прежнему не могла дышать и не знала почему.
Чья-то рука легла мне на плечо. Я развернулась, стряхнула ее – и упала, потеряв равновесие.
Десмонд.
Я перекатилась на живот, кое-как поднялась на ноги и прошла сквозь водопад в пещеру. Десмонд последовал за мной и подхватил меня, когда я споткнулась и снова упала. Затем осторожно уложил меня на пол и опустился передо мной на колени. Внимательно посмотрел на меня, пока я хватала ртом воздух.
– Я знаю, у тебя нет причин верить мне, но доверься хотя бы на минуту…
Десмонд протянул руку, и я вновь стряхнула ее. Он покачал головой, потом быстро повернул меня и одной рукой прижал мои руки к животу. А другой рукой накрыл мне рот и нос.
– Вдыхай, – шептал он мне на ухо. – Неважно, насколько глубоко, воздух все равно будет поступать. Вдыхай.
Я пыталась. Возможно, Десмонд был прав и воздух действительно поступал, но я этого не ощущала. Я чувствовала только его ладонь, перекрывающую мне воздух.
– Я стараюсь сделать так, чтобы ты вдыхала углекислый газ повышенной концентрации, – продолжал он спокойным голосом. – Вдыхай. Углекислый газ, попадая в кровь вместо кислорода, тормозит реакции организма. Вдыхай. Когда уровень углекислоты достигнет критической отметки и ты будешь на грани обморока, организм отреагирует сам и заблокирует психологический фактор. Вдыхай.
Всякий раз, когда Десмонд давал команду, я пыталась сделать, как он велел. Честно пыталась. Но не могла вдохнуть ни грамма воздуха. Я перестала сопротивляться, тело мое потяжелело, и я обмякла у него на груди. Его ладонь по-прежнему зажимала мне рот и нос. Отяжелевшая, я почти не чувствовала тяжести в груди, и постепенно в легкие начал просачиваться воздух. У меня кружилась голова, перед глазами все поплыло, но я дышала. Десмонд сместил руку мне на плечо и стал медленно поглаживать, и продолжал при этом шептать:
– Вдыхай.
В конце концов это снова превратилось в нечто привычное, о чем не нужно задумываться. Я закрыла глаза – мне стало стыдно. У меня еще ни разу не было панических атак, но я не раз наблюдала такое у других. Унизительно было осознавать, что я оказалась беспомощна перед ней. Тем более что произошло это у кого-то на глазах. Когда я пришла в себя и почувствовала, что смогу устоять на ногах, я попыталась подняться.
Десмонд обхватил меня руками. Не очень крепко, но достаточно, чтобы удержать меня.
– Я трус, – произнес он тихим голосом. – Хуже того, мне кажется, что я смог бы понять отца. Но если я могу помочь тебе, – позволь мне, прошу.
Если б у маленькой девочки со спичками кто-нибудь был, если б кто-то теплый и любящий обнял ее таким вот образом – может, она осталась бы жива?
Или они оба замерзли бы?
Десмонд пододвинулся к стене и привлек меня к себе. Я лежала теперь боком между его ногами, прижавшись щекой к груди. Даже слышала, как бьется его сердце, и старалась дышать в одном ритме. Стоило мне пошевелиться, и я чувствовала, как его пульс учащался. Десмонд не мог похвастаться мощным телосложением брата или жилистой мускулатурой отца. Он был худой и долговязый, как бегун. Он что-то тихо напевал. Я не узнавала мелодии, да и не могла толком расслышать, прижатая к его груди, но его пальцы скользили по моей коже, как по клавишам рояля.
Мы сидели в темной, сырой пещере, вымокшие под водопадом, и жались друг к другу, как дети, которым приснился кошмар. Но когда я засыпала, кошмар никуда не девался. И когда просыпалась, кошмар продолжался. Изо дня в день, еще три с половиной года, кошмар неотступно будет преследовать меня, и не будет от него спасения.
Но на эти несколько часов я могла притвориться. Могла побыть той девочкой со спичками, отдаться иллюзиям и греться, пока огонь не угаснет и я снова не окажусь в Саду.
* * *
– Вы были не только спутницами в неволе, верно? – спрашивает Виктор через некоторое время, дав ей время собраться. – Вы были подругами.
– Некоторые из них были мне подругами. Но все мы – одна семья. Думаю, иначе и быть не может.
* * *
Иногда сложно было заставить себя с кем-то сблизиться. Это лишь усугубляло страдания после их смерти. Иногда казалось, что оно просто не стоило того. Но в Саду тебя всегда подстерегали одиночество и угроза неминуемой гибели, и поэтому общение с другими казалось меньшим из зол. Не неизбежным – но меньшим.
Мне было известно, что Назира больше, чем Блисс, боялась забыть прошлое. Она была художницей и постоянно рисовала своих родных и друзей, изрисовала кучу блокнотов. Рисовала любимую одежду, дом, школу, маленькие качели в городском парке, где впервые поцеловалась. Рисовала снова и снова – и приходила в ужас, если рисунки чем-то отличались от оригиналов, или смазывались какие-то подробности.
Зара была та еще стерва. Если уж Блисс кого-то так назвала, то человек был действительно невыносим. Блисс, как правило, теряла терпение и злилась, если кто-нибудь совершал глупость. Зара по природе своей была злой. Она не строила иллюзий, и мне это нравилось. Но из-за нее страдали те, кто нуждался в подобной иллюзии. Например, Назира – она считала, что если не забудет прошлого, то сможет когда-нибудь вернуться. По меньшей мере раз в неделю мне приходилось их разнимать. Обычно я тащила Зару к пруду и окунала головой в воду, чтобы она остыла. Я не считала ее подругой, но она нравилась мне, когда бывала спокойной. Зара, как и я, любила книги.
Гленис без остановки носилась по коридорам, пока Садовник не сказал Лоррейн давать ей двойную порцию еды. Равенна – одна из немногих, у кого был плеер с колонками. Она могла танцевать часами. Балет, хип-хоп, вальс, степ босиком – все, чему она научилась за годы занятий. И если случалось пройти мимо нее, она хватала тебя и увлекала в свой танец. Хейли любила заплетать кому-нибудь волосы и делал фантастические прически. Пия всегда пыталась узнать, что и как работает. Маренка великолепно вышивала крестиком. У нее даже были маленькие ножницы для рукоделия – Садовник заставлял носить их на шее, чтобы никто не попытался ранить себя. Адара писала рассказы, Элени рисовала. Иногда Адара просила Элени или Назиру нарисовать иллюстрации к ее рассказам.
Еще была Сирват. Сирват – это… Сирват.
Сложно было понять ее.
Дело даже не в том, что она была молчаливая и замкнутая, хотя и это было справедливо. Невозможно было предугадать, что она выкинет в следующую секунду. Сирват стала последней, кого приняла Лионетта. В тот раз она попросила меня не помогать ей. Учитывая странности Сирват, ни я, ни Лионетта не знали, как я отреагирую. Так что впервые я встретила ее, когда крылья были уже готовы. Она лежала возле ручья, лицом в грязи, и Лионетта смотрела на нее в полном недоумении.
