– Я в этом не участвовал!
– Участвовал, – отрезала я. – Ты мог предотвратить это! Если б ты сообщил в полицию или освободил кого-то из нас, чтобы мы сами сообщили в полицию, Эвери не смог бы ее похитить, не избил бы ее, не изнасиловал бы. Она не оказалась бы здесь. Но теперь это будет повторяться снова и снова, пока она не умрет, еще совсем юной. Ты допустил это, Десмонд, позволил этому произойти – так что принял в этом самое непосредственное участие. Если ты никак не собираешься ей помочь, то я не хочу тебя здесь видеть.
Десмонд уставился на меня, шокированный моими словами. Потом молча развернулся и ушел.
Неужели репутация важнее, чем жизнь ребенка? Важнее, чем все наши жизни?
Блисс посмотрела ему вслед и взяла меня за руку.
– Как думаешь, он вернется?
– Мне без разницы.
В какой-то мере это была правда. Я слишком устала, и у меня уже не было сил раздумывать о никчемности Десмонда.
Примерно в два часа ночи девочка наконец-то пришла в себя. Боль обрушилась на нее волной, и она застонала. Я присела на кровать и взяла ее за руку.
– Не открывай глаза, – я старалась говорить мягко и не повышать голоса, как учила меня Лионетта. Прежде я никогда над этим не задумывалась, но с этой девочкой следовало проявить мягкость и настойчивость. София, наверное, сразу бы заметила разницу. – Я приложу тебе к лицу мокрую тряпку, чтобы снять боль.
Данелли отжала тряпку и протянула мне.
– Где… что…
– Я все тебе объясню, обещаю. Сможешь проглотить таблетку?
Она заплакала.
– Не надо, пожалуйста! Я буду смирной, обещаю, я не буду сопротивляться!
– Это всего лишь аспирин, поверь мне. Я хочу лишь помочь.
Я приподняла ей голову, положила в рот таблетку и дала запить.
– Кто вы?
– Меня зовут Майя. Я была похищена теми же самыми людьми. Но я не позволю им вновь причинить тебе вред. Они тебя не тронут.
– Я хочу домой.
– Знаю, – прошептала я, прикладывая тряпку к ее глазам. – Знаю. Мне жаль.
– Я хочу видеть, прошу вас, дайте мне открыть глаза!
Я заслонила ей глаза и убрала тряпку. Даже при таком слабом свете девочка заморгала. Глаза у нее были разного цвета: один – голубой, другой – серый; на радужной оболочке голубого были два пятнышка. Я сдвинула руку так, чтобы она могла видеть меня, и при этом ее не слепил свет от лампы.
– Так лучше?
– Больно, – пожаловалась она. Слезы стекали ей на волосы.
– Я знаю, милая. Знаю.
Девочка перевернулась на бок и положила голову мне на колени, обхватив руками за талию.
– Я хочу к маме!
– Знаю, милая, – я склонилась над ней, так что мои волосы рассыпались вокруг нее, словно заслоняли от всех опасностей, и крепко обняла, стараясь при этом не причинить боли. – Мне жаль.
Джилли на тот момент исполнилось одиннадцать. Эта девочка была примерно того же возраста, может, на год старше. Но мне по-прежнему было больно вспоминать дочерей Софии. Эта девочка была такой маленькой, такой хрупкой… Не хотелось думать так же о маленькой храброй Джилли.
Она плакала, пока снова не уснула. А когда проснулась через несколько часов, Блисс принесла нам фрукты.
– Лоррейн не приготовила завтрак, – шепнула она мне и Данелли. – Зулема и Вилла говорят, она всю ночь просидела на кухне, уставившись в стену.
Я кивнула, взяла банан и присела рядом с девочкой.
– Вот. Ты, должно быть, проголодалась.
– Не то чтобы, – ответила она жалостливо.
– Это последствия шока. Но кальций полезен для мышц – он поможет им расслабиться и немного снимет боль.
Она тяжело вздохнула, но взяла банан и откусила.
– Это Блисс, – я показала на подругу. – А это Данелли. Можешь назвать свое имя?
– Кейли Рудольф, – ответила девочка. – Я из Шарпсбурга, Мэриленд.
В прошлой жизни Джулиан говорил что-то насчет Мэриленда.
– Кейли, побудешь храброй ради меня?
В глазах ее снова заблестели слезы, но она, слава Богу, кивнула.
– Кейли, мы называем это место Садом. Нас держат здесь трое мужчин, отец и его сыновья. Они кормят нас и одевают, обеспечивают всем необходимым, но не отпускают. Сожалею, что тебя похитили и привели сюда, но я не в силах этого изменить. Не могу обещать, что ты когда-нибудь вернешься домой к своим родным.
Кейли всхлипнула, и я обняла ее за плечи и привлекла к себе.
– Знаю, это тяжело. И это не просто слова – я знаю, о чем говорю. Но обещаю, что позабочусь о тебе и не позволю им тебя тронуть. Мы здесь как одна большая семья. Иногда мы ругаемся, кто-то кому-то не нравится, но мы – семья и привыкли заботиться друг о друге.
Блисс наградила меня кривой улыбкой. Она, хоть и не в подробностях, но знала, что я росла несколько иначе. Однако мне довелось познать это в нью-йоркской квартире, а остального я набралась уже в Саду. Мы были странной, но все-таки семьей.
Кейли взглянула на Данелли и содрогнулась.
– Почему у нее татуировка на лице? – спросила она шепотом.
Данелли опустилась на колени перед кроватью и взяла Кейли за руки.
– Это еще одно обстоятельство, которое ты должна принять, – произнесла она мягким голосом. – Хочешь услышать сейчас или подождать немного?
Девочка прикусила губу и взглянула на меня неуверенно.
– Тебе решать, – сказала я. – Сейчас или позже, выбор за тобой. Если тебе от этого станет легче, то обещаю: тебя это не коснется.
Она сделала глубокий вдох и кивнула.
– Тогда лучше сейчас.
– Человек, который держит нас здесь, – мы зовем его Садовником, – заговорила Данелли. – Он считает нас своими Бабочками и делает нам на спинах татуировки в виде крыльев. Когда я только попала сюда, я думала, что если понравлюсь ему больше остальных, то он отпустит меня, и я вернусь домой. Я ошибалась, но поняла это слишком поздно, и он сделал мне крылья на лице, чтобы все видели, что я счастлива находиться здесь.
Кейли снова взглянула на меня.
– У тебя тоже такие есть?
– Да, на спине.
Она перевела взгляд на Блисс. Та кивнула.
– Но мне он их не сделает?
– Он к тебе даже не притронется.
После обеда мы вывели ее в Сад. Блисс шла впереди нас, предупреждая остальных. Обычно девушки сторонились новеньких, пока те не освоятся, но с Кейли обстояло иначе. Все, кроме Сирват, подходили к ней – по одной или парами, – знакомились и выказывали свои добрые намерения. Но самое главное – обещали, что мы все вместе будем оберегать ее. При этом отсутствие Сирват меня как-то не расстроило.
