– Брент, – сказал Тодд, хотя это и так было ясно. – Он взорвался, когда я после уроков стал обходить всех с петицией.
– С чем?
Мальчик полез в рюкзак и, поморщившись от боли, достал измятую бумажку.
– Мы решили, что если они составили петицию, то и нам можно.
Диана пробежала глазами листок. Около двадцати ребят подписались под словами: «Просим комиссию разрешить Майклу Зонненбергу не ломать горку для катания на скейтборде».
Диана была так тронута, что не смогла произнести ни слова, а только обняла Тодда и прижала к себе.
– Мама, – сказал он сдавленным голосом, – мне немножко больно.
Она тут же выпустила его.
– Извини.
В этот момент в гостиную кто-то вошел. Обернувшись, Диана увидела аккуратно подстриженного молодого человека без кольца в ухе.
– Кто вы, – удивленно спросила она, – и что сделали с моим сыном?
– Смешная шутка, мама, – сыронизировал Майкл, но при этом улыбнулся: ему все-таки было приятно.
Тодд недоуменно уставился на брата.
– Чувак, что ты сделал с волосами?
Майкл плюхнулся в кресло:
– Укоротил. Не хочу, чтобы у врага был лишний козырь.
Еще месяц назад Диана не поверила бы, что скажет:
– Зря ты постригся. Ты не должен меняться ради тех людей.
Майкл только пожал плечами:
– Это всего лишь волосы, а не я сам.
Их взгляды встретились, и Диана почувствовала, что они друг друга поняли.
* * *
С сердцем, полным печальной гордости, Диана взяла квадратик одеяла: она так долго собиралась приступить к работе над ним и вот теперь, наконец, приступила. Кремовый фон Сариной рамки показался Диане слишком легким. Она выбрала оттенок понасыщеннее. Он лучше соответствовал ее новому, пока еще не вполне осознанному душевному состоянию. Диана сама от себя такого не ожидала, но, стараясь сделать сына счастливым, она поступила именно так, как было нужно ее семье, и теперь, независимо от результатов разбирательства, она знала, что не подвела своих близких.
Четыре больших треугольника, которые Диана вырезала из одного куска материи, на первый взгляд казались очень похожими, даже одинаковыми, но она-то видела: они разные. Здесь край кривоват, здесь угол вышел острее, чем нужно, здесь один бок короче другого. Другая мастерица назвала бы это небрежностью, а Диана видела особую прелесть в этих маленьких шероховатостях, которые делали каждый кусочек ткани уникальным.
Она пришила треугольники большей стороной к внешнему краю Сариной рамки. Первый треугольник – это Тим, второй – Майкл, третий – Тодд, последний – сама Диана. Четыре геометрические фигуры, соприкасаясь друг с другом углами у основания, были членами семьи, которые, наконец-то объединившись, держались за руки.
Глава 4
С того воскресного утра, когда он увидел Сильвию по телевизору, прошло много недель, а он все не переставал о ней думать. Сначала он был потрясен, увидев коротко стриженные седые волосы вместо длинных темных кудрей, но потом понял, что душой она, очевидно, не постарела. Кто, интересно, та молодая женщина, которая всю передачу сидела с ней рядом и еще пошутила про свою мать? Они с Сильвией как будто очень близки. Может, это внучка? Значит, Сильвия все-таки вышла замуж во второй раз? Вряд ли. По крайней мере, он надеялся, что нет. Если б такое казалось ему возможным, он бы в свое время не уехал. Внезапный укол совести заставил его вслух произнести:
– Кейти, детка, я совсем не то имел в виду.
Он представил себе, как покойная жена с шутливым укором грозит ему пальцем, и улыбнулся. Нет, Кейти знала: он бы ни на что не променял те пятьдесят лет, которые они прожили вместе. Эти годы принесли ему двоих детей, дом и покой, о каком он даже не мечтал. Кейти мирилась и с его хромотой, и с его происхождением, и с тем, что время от времени ему хотелось побыть одному. Когда он просыпался среди ночи, трясясь и обливаясь потом, она обнимала его, успокаивала и гладила по голове, пока он не засыпал, а утром молчала об этом, щадя его самолюбие.
Ему ее недоставало. Иногда он жалел, что не умер первым. Кейти без него жилось бы лучше, чем ему без нее. С другой стороны, он никому не желал одиночества, а меньше всех своей жене.
Вот было бы славно, если бы она сидела сейчас рядом и они вместе колесили бы по стране! Хотя, конечно, будь она жива, он не продал бы дом и не купил бы этот фургон. Кейти любила их гнездышко. Когда они подкопили деньжат, он стал предлагать ей купить что-нибудь попросторнее, но она и слышать об этом не хотела. «К чему переезжать сейчас, когда мой садик наконец-то разросся?» Потом они не могли сняться с места из-за того, что дочка и сын привыкли к тамошней школе, потом из-за друзей, которые жили поблизости. Потом друзья один за другим перекочевали в квартиры во Флориде или в дома детей. В обществе ветеранов у него оставалось все меньше и меньше приятелей. Некоторые из них умерли, и Кейти слишком скоро последовала за ними.
Без нее дом превратился в пустую скорлупку, и оставаться в нем было невыносимо. Когда он решил его продать, дети не возражали. И сын, и дочь хотели поселить отца у себя. Кэти, жена Боба, принялась расхваливать калифорнийское солнце, а Эйми, приглашая к себе в Новую Англию, пообещала отдельную квартирку над гаражом и рыбалку с зятем. До продажи дома отец не говорил им о своих планах. Потом, когда он купил жилой фургон, они решили, что старик сошел с ума. Попытки его переубедить ни к чему не привели. Конечно, он знал, что когда-нибудь окажется не в состоянии самостоятельно о себе заботиться. Тогда он с благодарностью примет помощь детей. Однако пока это время еще не настало, и до тех пор ему многое было нужно сделать.
– Они хорошие ребята, Кейти, но им втемяшилось, будто все, кому перевалило за семьдесят, должны жить в доме престарелых, – сказал он.
Ему, конечно, не хотелось выглядеть в глазах детей дряхлым и беспомощным, но вместе с тем было приятно, что они о нем так беспокоятся. Значит, в свое время он все делал правильно. Его собственный старик не стал для него примером хорошего отца, и тем не менее воспитать своих детей у него получилось. Он руководствовался простым правилом: «Не делай ничего, что делали твои родители, и делай все, чего они не делали».
Когда Кейти сказала ему, что беременна, его бросило в холодный пот. Он столько раз видел смерть, а теперь дал начало новой жизни и должен был ее оберегать. Эта мысль, мысль об отцовстве, и радовала, и пугала. Конечно же, он беспокоился о жене. Ведь женщины иногда умирают при родах. Впрочем, в глубине души он знал: Кейти здоровая и сильная, все будет хорошо. Чего он действительно боялся, так это перемен, которые могли произойти с ним самим. Он начинал трястись, представляя себе, что станет бить сына, тиранить дочь, мучить жену, пока она не превратится в тень той женщины, какой была когда-то. Так выглядела семейная жизнь, которую он знал. Если бы не знакомство с Бергстромами, он бы вообще не подозревал, что может быть иначе.
