Гутя спешно вскочила. Как неудобно вышло – женщина ее встретила, как родную, накормила, обогрела, приветила, а она даже конфеты вручить забыла.
– Вот, это вам! – краснея, протянула Гутиэра коробку. – Я просто растерялась…
Анна Ивановна уже хотела было взять гостинец, но тут же испуганно отдернула руку. Гостья стояла, широко вытаращив глаза.
– Подождите-ка, вы сказали – внучка забрала? – застыла Гутя с коробкой в руках.
– Да нет же, – снова потянулась за конфетами женщина. – Это не я сказала, это деревенские болтают. Ой, да как внучка забрать может?.. Ты конфетки-то отпусти, я их на стол поставлю… Какая, я говорю, внучка? Она ж у них погибла!
Гутя совсем растерялась. Она, будто робот, снова уселась в кресло и уставилась на хозяйку.
– И внучка… умерла? А откуда же у тети Любы внучка? У нее ведь один только сын – Севастьян!
– Ну да. Так от него внучка и получилась, – подтвердила Анна Ивановна и унеслась на кухню ставить чайник.
Гутиэра Власовна замерла в кресле, точно манекен. Это что же получается – у Севастьяна есть дочь? А почему он никогда о ней не говорил? Стоп. У него уже нет дочери – девочка погибла, поэтому и не говорил… И опять не получается. Он сам рассказывал Гуте, что в его жизни были только три женщины – Лидия, Тамара и Алла, но ни словом не обмолвился, что одна из них родила ему дочь. Кстати, а почему девочка погибла?
– Эх, будь я посвободней, я б с тобой на кладбище сходила, – появилась в дверях Анна Ивановна с чайником и злополучными конфетами. – Но надо моих ждать. А потом уже поздно будет, ково там увидишь-то…
– А что… девочка здесь похоронена? В деревне?
– Ну да. Любку-то вместе с ней положили. Я была, видела. Да у нас тут недалеко, вот за этим лесочком и кладбище.
Хозяйка разливала чай, а Гутя уже не могла найти себе места. Действительно, еще часа два, и уже стемнеет, а пока седьмой час, еще светло. И если недалеко, то, может, и отважиться?
– А кладбище правда недалеко? – еще раз переспросила она.
– Да вот же, говорю, за этим лесочком! А чего – сходить хочешь? Сходи, – одобрила женщина. – Кода светло, оно и не страшно, а ты за полчаса туды да обратно смоташься. Хошь, дак нашего Мишку возьми, он смирнай, гулять с любой бабой пойдет.
Гуте незнакомого мужчину брать не хотелось. Однако с человеком все же не так одиноко.
– А кто это – Мишка? Он не откажется?
– Фи! Это ж кобель наш, белый-то, видала? Гулять-то чего он откажется? А ты его на поводок прицепи и ступай, ни одна холера не привяжется. Хотя… у нас тута и привязываться некому.
Гутя решительно поднялась. Время не станет ждать. Конечно, можно было и завтра посетить девичью могилку, но уж больно не хотелось тащиться такую даль до остановки. А дочка Анны Ивановны с мужем наверняка поедут на работу чуть свет, когда уж там по могилам гулять…
– Пойду я, схожу, – направилась к двери Гутя. – Только вы мне собачку дайте… А этот Мишка меня не разорвет ненароком? Он хотел, я видела…
– Так это ж оттого, что он на цепи! Да ты не бойся, говорю тебе – маленький он!
Женщина поднялась и побежала во двор отцеплять собаку.
Анна Ивановна не обманула – здоровенный белый пес Мишка, едва почуял волю, стал радостно бегать по двору и звать играть.
– Ну! Не балуй, тебе говорят! – прикрикнула хозяйка. – Ты, Гутя, с им построже! С поводка не спускай. Ежли рваться зачнет, дерни посильней. Силы-то хватит?
– Хватит, – мотнула головой Гутя, взяла поводок и поспешила по тропинке, ведущей в лесок.
– Никуда не сворачивай! – крикнула напоследок Анна Ивановна.
Дорога была неутомительна. Уже сто лет Гутя не была в лесу. Птичий щебет, еще яркие солнечные лучи, веселая зелень… Если бы так не тянул Мишка, можно было наслаждаться прогулкой в полной мере. Гутиэра даже на некоторое время забыла, куда направляется. Однако, как только деревья расступились и показалась маленькая полянка, усеянная крестами, на душу будто кто-то опустил плиту – стало тяжело и скорбно.
– Мишка! Да не тяни так! – шепотом прикрикнула на собаку Гутиэра. – Нет, ну никакого сладу… Вот что, я тебя к этой елочке привяжу, ты пока меня подожди, а потом мы опять погуляем.
Тащить на кладбище собаку Гутя посчитала кощунством, привязала Мишку подальше, в лесу, пес покорно уселся, и Гутя подошла к оградкам. Господи, сколько здесь имен, фамилий… Фотографии были не везде, но со многих памятников на гостью смотрели спокойные лица.
– Так… и где же… Вот!
Крест тети Любы был еще светлый, не потемневший от времени. А рядом белел каменный ангелок, где у основания шла надпись золотом: «Ляна Севастьяновна Рожкина». Чуть ниже шли даты рождения и гибели. И ничего больше. Гутя подсчитала, что девочка погибла, когда ей было четырнадцать. А со времени смерти прошел только год.
– Интересно, отчего она погибла? А может, болела?
Гутиэра присела на скамеечку возле памятника. Вот ведь – шла по лесу, а цветочков нарвать не сообразила, тупоголовая. И все же – отчего погибла дочь Севастьяна? Кто ее мать? Почему Сева никогда о ней не рассказывал? Ведь только год прошел, даже боль не должна притупиться… Может, она жила с матерью, с которой Сева развелся, и дочка была ему не настолько близка? Как ни кощунственно звучит, но многие отцы, разведясь с женами, со временем теряют интерес и к детям. Неужели и Сева такой же? Нет. Гутя же помнит, какой он внимательный, как переживал из-за тех женщин, которые погибли… Кстати, женщины эти тоже погибли в течение этого года… Господи, что пришлось пережить человеку – все рядом с ним отчего-то прекращают жить! И потом, отчего девочку похоронили в деревне, где проживала мать Севы?
– Жалко… – пролепетала Гутя. – Такая молоденькая, ребенок совсем и… умерла…
– Она болела, – раздался позади хриплый голос.
Сердце у Гути провалилось в живот. Она даже боялась обернуться.
– Зачем ты сюда приехала? Тебе надоело жить?
Гутя все-таки набралась смелости и резко обернулась.
– С… Сева… Господи, что с твоим голосом? – облегченно выдохнула она.
В шаге от нее в темном пальто стоял похудевший, осунувшийся Севастьян и не мигая смотрел на белого каменного ангелочка.
– Я простыл, – чуть слышно пробормотал Сева. – В сырости… тут еще ноги промочил… Зачем ты сюда приехала?
Теперь Севастьян смотрел на Гутю внимательными темными глазами, и в них застыла такая боль, такая обреченность…
– Севочка! – кинулась к нему Гутя. – Пойдем отсюда, пойдем. А знаешь, поедем домой! Позвоним в милицию, все расскажем, пусть они тебе охрану найдут… Пойдем, ты не можешь больше страдать…
– Мы не можем сейчас уйти… – как-то странно заговорил Севастьян. – Мы не одни… я чувствую, здесь кто-то есть…
