Девочка вместо ответа соскочила со своей подстилки, на которой топталась все это время, и скоро пошла в сторону от путей, в целинный снег. Она шла, шла – десять метров, пятнадцать, двадцать, – а снег под ногой у нее все не проваливался, не проваливался, только пуржился на каждый шаг пушистый и совсем неглубокий слой свежевыпавшего.
– Видели? – остановившись, крикнула девочка и так же скоро пошла обратно. – Здесь нигде не провалишься, – сказала она, подходя. – Здесь лед. У нас ведь теперь нет лета. Какое лето, когда без солнца. Вечная зима. Разве что оттепели. Снег уплотняется и становится льдом. Иди куда пожелаешь. И нет необходимости тратиться на строительство шоссейных дорог.
– Вечная зима? – переспросила женщина. Голос у нее дрожал.
– А похоронить я знаю как, – не отвечая ей, продолжила девочка. – Без всякого инструмента. – Она протянула руку к мужчине: – Спички у вас есть?
– Зажигалка, – ответил он.
– Нормально, – одобрила девочка.
15
Мужчина ошибся в расчетах на какие-нибудь полкилометра. А может быть, не совсем точно сориентировался, и они просто уклонились от нужного направления. Во всяком случае, полкилометра – это была замечательная точность.
Лицо адама невозможно было узнать – так его изуродовало при падении. Но это был он, кто еще. И его одежда. Он лежал, разметав в стороны руки, уже окоченел, и сколько мужчина ни пытался свести руки на груди, ничего у него не вышло.
– Ломайте кустарник, наваливайте побольше кучу. Много-много тащите кустарника, – велела мужчине девочка.
Мужчина понял, как она хочет похоронить. Растопить лед, чтобы образовалась полынья, и опустить в нее адама. Потом мороз схватит воду, снова превратит ее в лед, и адам окажется замурован в нем. Откуда она узнала о подобном способе? А следом он догадался: так теперь хоронили всех!
Костер запылал, подняв вверх многометровый хвост пламени, мужчина навалил рядом с ним еще целую гору хвороста и пошел подальше от женщин, на другую сторону железнодорожного полотна освободить мочевой пузырь.
Костер полыхал так ярко, так мощно освещал пространство вокруг себя, что мужчине казалось, он виден женщинам и с этого расстояния, и с этого, и все шел, шел дальше от колеи, уже и понимал, что не может быть виден, а шел. Он не отдавал себе отчета, что за сила ведет его, потом осознал: любопытство.
Земля под ногами неуклонно шла вверх. И все круче, все круче, и по тому, как темнела даль впереди, как тьма там сгущалась, густо чернела, было ощущение, там уже не снег, не белое пространство, а голая земная твердь, безвозвратно поглощающая слабый свет звезд над головой. Мужчина оглянулся. Костер казался малой точкой. Женщины никак не могли увидеть его, – это уж точно.
Мужчина остановился. Совершил необходимые манипуляции и, глядя в сторону костра, расслабил мышцы.
И тут, освобождаясь от ненужной организму жидкости, мужчина осознал: костер не просто далеко, а еще и далеко внизу. Так далеко, что между костром и ним – перепад уже в несколько десятков метров. Что это было у него под ногами? Холм? Гора?
Мужчина застегнулся и снова повернулся к костру спиной. Даль впереди сгущалась в непроницаемый мрак. Любопытство уже не мучило мужчину, – сжигало. Холм это или гора, в любом случае, взобравшись наверх, можно будет увидеть далеко окрест, сориентироваться по огням, где жилье и, значит, в какую сторону отправляться после похорон.
Торопясь, он пошел вверх. Склон становился все круче. Некоторое время спустя на сплошной прежде белой голизне под ногами стали проступать черные плеши. Мужчина наклонился и потрогал одну, другую. Это, несомненно, была земля.
Потом плешинами стало белое. Оно исчезало, уступая место аспиду земных пород. Склон был уже такой крутой, что снег здесь просто не мог удерживаться. И уже приходилось больше карабкаться, чем идти. А там пришлось уже только карабкаться.
Когда мужчина вновь оглянулся назад, он не увидел никакого костра. Костер стал теперь такой микроскопической точкой – его, наверно, можно было разглядеть лишь в сильный бинокль. Зато взору мужчины открылось другое. То, что он хотел увидеть – и не очень верил в это; но и много больше того.
Светились огнями большие и маленькие города, поселки, села, деревни и, огибая их, нанизывая их на себя, словно ожившая нитка жемчуга, беззвучно резал пространство поезд. И отсюда, сверху, траектория его движения обозначала себя с недвусмысленной ясностью. Мужчина наблюдал, наблюдал за его нитью – и видел: вот поезд двигался под углом к нему, вот его жемчужная нитка вытянула себя перед ним во всю длину – наверняка промчавшись мимо невидимых ему женщины и девочки, жегших костер, обдав их мощным потоком взвихренного воздуха, оглушив железным биением колес о рельсы, – и вот поезд начал двигаться в обратную сторону, под углом от него, и угол этот все увеличивался, увеличивался…
Следовало возвращаться. Слишком он далеко ушел. Слишком долго уже отсутствовал.
Мужчина принялся разворачиваться лицом к склону, чтобы начать спуск, и взгляд его мазнул по небу. Мазнул – и скользнул вниз, на склон, куда единственно и должно было смотреть, чтобы спускаться вниз. Но тут же глаза запросились вновь устремиться к небу. Что-то в нем было странное. Что-то не то. Оно было не такое, каким они с женщиной увидели его, когда их ссадили с поезда.
Тогда оно было непроглядно-черным и в самом центре, в круглой, будто вырезанной по циркулю, прогалине между облаками, полно звезд – ярких, крупных, мохнатых, – сейчас звезд не было ни одной и, хотя облака по-прежнему черно и глухо затягивали небо по периметру, прогалина в них непонятно посветлела – как бы наполнилась самым первым предрассветным солнечным светом, который и изгнал звезды с небесного купола.
Это было что-то немыслимое. Откуда вдруг взяться рассвету, когда тьма стояла уже годы и годы? Когда земля вокруг взялась антарктическим льдом?
Догадка, пронзившая мужчину, показалась ему столь безумной, что он не поверил себе. Заставил себя не поверить. Но и не мог уже удержать себя от того, чтобы не проверить ее.
Вместо того, чтобы начать спускаться, мужчина полез дальше наверх.
Он лез и старался не смотреть на небо. Еще немножко, еще чуть-чуть, говорил он сам себе. Он стремился уйти от места прежней остановки как можно дальше. Чтобы перепад высот оказался как можно больше. Чтобы сравнить так сравнить, чтобы наверняка, чтобы никаких сомнений. Он уже выбился из сил, он лез уже через силу, но все равно твердил себе: еще немного, еще чуть-чуть.
Наконец, он сдался. Остановился, перевел дыхание. И вскинул голову.
Небо над головой было восхитительного голубого цвета. Чистейший ультрамарин, тронутый с одного из боков пронзительным золотом солнечных лучей. А то, что они с женщиной внизу принимали за границы облачной массы, было на самом деле краями гигантской впадины, терявшейся своим дальним концом в сизой дымке. Вот отчего звезды были видны лишь в центре небесного купола: потому что смотрели на них со дна этого провала!
