Она передернула плечами от невольного воспоминания. Поспешно взмахнула рукой – «Отменить»! «Вернуть предыдущий имидж».
Перед ней вновь стояла деловая, уверенная в себе дама. Не задерживаясь на ней взглядом, Марина сбросила халат, скомандовала: «Выполнить».
Кресло имиджмейкера ожило. Удлинились подлокотники, обхватили запястья, мягко, но решительно распрямили пальцы. Подножка изогнулась, окутала ступни. Марина привычно ощутила себя спеленатой по рукам и ногам щупальцами инопланетного монстра. Умными, аккуратными щупальцами, совсем не страшными. Сверху опустился колпак визажиста-парикмахера, и она закрыла глаза, чтобы не мешать ему работать. Отдалась приятным ощущениям: теплый ветерок, нежные прикосновения, легкое покалывание кожи.
Имиджмейкер управился за пятнадцать минут. И сам же подвез ее к гардеробной. Осталось подняться, шагнуть в появившуюся в стене комнаты нишу. И, когда платье было готово и выбранное ожерелье украсило шею, посмотреть на себя в зеркало.
Марина-в-зеркале отличалась от голографического образа. Чем-то едва уловимым, но отличалась.
– А давно ли ты копировала себя, красна девица?» – задала она себе язвительный вопрос. Получалось, что не так и давно, года не прошло. – Стареть ты начинаешь, друг Марина, стареть. И ничего с этим не поделаешь. Так что смирись. Доживай, сколько тебе положено.
Она собиралась заказать гардеробу еще и утепленную куртку – дойти до ТЛП-кабинки на проспекте Вернадского. Но теперь выходить на мороз передумала, – до сих пор зябко было от непрошеного воспоминания. В конце концов, такси для того и придумано, чтобы не утруждать себя необязательными мелочами.
На полпути к лифту Марина спохватилась. Вернулась в спальный модуль. Чуть помедлила перед дверью в комнату сына. Легонько стукнула костяшками пальцев.
– Валера, можно к тебе на минутку?
Половину этой минутки пришлось ждать ответ. Наконец из-за двери донеслось:
– Да.
Марина открыла дверь, шагнула в комнату. И невольно поежилась от лютого холода, немедленно впившегося в кожу. Стекло в одном из оконных пролетов отсутствовало, а снаружи – минус двадцать!
– Ты же простудишься! – Она не успела сдержать подсказанный материнским инстинктом возглас.
Валерий не ответил, только губы скривились в презрительной усмешке. Он сидел на полу, поджав ноги, скрестив на груди руки и закрыв глаза. Раздетый, только кожаная повязка на бедрах. Медитирует, «тренирует внутреннюю силу», или как там оно у них называется? Должно быть, представляет себя индейцем. Что ж, это нетрудно, после того, как сын превратил свою спальню в подобие вигвама. Никакой мебели, вообще никаких вещей. Только ужасные маски, костяные и деревянные амулеты, костюмы из кожи и перьев на стенах. Да на полу – шкура уссурийского тигра, собственноручно убитого и освежеванного им прошлым летом. Из-за шкуры вышел очередной скандал… Ох, лучше не вспоминать.
– Ты что-то хотела? – поторопил Валерий.
– Да. Меня срочно отправляют в Кейптаун на три недели. Собственно, я уже ухожу. Сообщи, пожалуйста, отцу, когда он придет.
– Почему ты сама не сообщила?
– Это незапланированная командировка. О том, что экспертизу поручат мне, стало известно только вчера. Поэтому я и не смогла сообщить Лорду. Ты же знаешь, он не терпит, когда звонят ему на работу.
Сказанное было чистой правдой, вчера Лорд ночевать домой не приходил. Как и позавчера. Когда-то, до гибели Георгия, отсутствие отца означало очередное ЧП в Кей-Кей. Теперь стало нормой. Что он, предпочитает спать у себя в рабочем кабинете? Или вообще не нуждается во сне?
– Так что, сообщишь? – спросила она снова.
– Ты можешь оставить ему звуковое письмо.
– Считаешь, это нормальный способ общения в семье?
Валерий молчал.
Их отношения с отцом дали трещину четыре года назад, – после гибели Георгия! – но окончательно испортились, когда Валерий возомнил себя индейцем. А тут еще и Роман влез со своим непрошеным покровительством.
Валерий наконец соизволил открыть глаза. Они у него были такие же, как у отца. И как у Георгия. С каждым годом он все более походил на старшего брата: крепкий, сильный. Широкоплечий и мускулистый. Только характеры у них совершенно разные. Георгий был отзывчивым, добрым мальчиком. И мужчиной таким же стал – надежным, но вместе с тем мягким. А Валерий унаследовал отцовскую твердость. Должно быть, еще и из-за этого они не могут примириться друг с другом. У каждого своя правда. И каждый готов отстаивать ее до последнего вздоха.
– Хорошо, я скажу Лорду, что ты ушла в Кейптаун на три недели. Наведываться будешь?
– Вряд ли. Много работы.
Это был лукавый ответ. Да, работы предстояло немало. Но не в ней причина. Зачем спешить в дом, где тебя не ждут? Где ты уже никому не нужна.
– Еще что-то? – Валерий пристально смотрел на нее снизу вверх. – Я очень занят. Скоро мне предстоит ответственное задание.
«Какое задание?! Ты уже два года нигде не работаешь и не учишься!.. – В священной ярости материнского гнева захотелось выкрикнуть ей. – В бубны колотить?! Вокруг костра скакать?! Зверушек убивать?!»
Марина сдержалась. Какое она имеет право навязывать взрослому парню свои взгляды на жизнь? В любом случае медеанцы не угрожают ее младшему сыну лучевыми пушками и аннигиляторами материи.
Кивнула и вышла, плотно затворив дверь.
Георгий Лордкипанидзе служил вторым пилотом на «Амальгаме». Четыре года назад его не стало. Как и всех, кто был на борту корабля в том злосчастном рейсе на Тестурию. Нет, давайте называть вещи своими именами – его убили! И никто не понес за это наказания. Никакого! Всесильный Карантинный Комитет втянул свое жало куда поглубже и сделал вид, что не заметил циничного убийства сорока восьми человек – безоружных, не помышлявших об агрессии! Контакт-Центр того лучше: принялся убеждать родственников и друзей погибших, что это-де «несчастный случай», «досадное недоразумение». Господин Силантьев лично ее, Марину, убеждал: «Ты же понимаешь, каждая профессия сопряжена с определенными рисками, а профессия космопилота – и подавно! Мы не застрахованы от ошибок…» И прочее бла-бла-бла. Нет, она ни в чем не обвиняла ни Сандро Лордкипанидзе, ни Романа Силантьева. В конце концов, они были виноваты не более, чем остальные пятнадцать миллиардов землян, великодушно простивших «братьям по разуму» ничем не оправданное преступление. Но Арамиса и Лорда она когда-то любила, – сначала одного, потом второго. Они были единственными мужчинами в ее жизни. Они клялись сделать для нее все. И не смогли уберечь ее ребенка, ее первенца, ее любимого сына.
Однажды, посмотрев исторический фильм о Китае двадцатого века, Марина вдруг подумала – а сможет ли она совершить публичное самосожжение в знак протеста? Прийти на площадь перед Тестурианским представительством, облить себя чем-нибудь сильно горючим и поджечь. Тут же отмахнулась от зряшной идеи. Во-первых, умереть от ожогов ей не позволят. Вылечат, нарастят кожу, краше прежнего Маринка-Тартинка станет. Во-вторых, единственное, что она этим продемонстрирует, – собственную истеричность и глупость. Чего доброго, принудительную психологическую реабилитацию заставят пройти, сделают спокойной, как удав. «Компенсируют личную трагедию». Нет уж, не надо. Она, Марина Валевская, не желает ничего забывать. И прощать.
