Надо вернуть театру если не былую славу, то значение, которое он всегда имел в культурной жизни России. Чтобы он снова стал праздником, и храмом, и кафедрой. Чтобы нес людям добро. Нес правду, не лакируя жизнь, но и не погружаясь в беспросветную «чернуху». Чтобы, не скатываясь к угождению, оправдывал надежды зрителя.
Это будет позором для страны, невосполнимой утратой для всей культуры, если традиционные театры умрут, а их место безраздельно займут сезонные труппы, коммерческие театры, созданные по зарубежному образцу, когда труппа набирается ради определенного спектакля. Случись подобное, они сами срубят сук, на котором сидят: ведь актеров туда берут уже с именем, из театра-дома, вырастившего их.
Я надеюсь все же, что этого не произойдет – здравый смысл возобладает.
Фильм. Фильм. Фильм
Разные были у меня роли в театре, но, пожалуй, не было той, где бы до конца можно было прочувствовать всю силу воздействия искусства на зрителя. Больше мне удалось это ощутить на ролях, которые я сыграл в кино. Это не значит, что самые счастливые моменты моего творчества были в кино. Дом мой – это театр. Я вырос в нем и живу в нем. Но и кино в моей жизни имеет большое значение. И поэтому не могу обойти его в рассказе о своей актерской судьбе.
Меня начали приглашать на пробы довольно-таки рано, как только я стал работать в театре, но все они оканчивались ничем, пока в 1953 году меня не утвердили на роль Алексея Колыванова, вожака комсомольцев революционного Петрограда в фильме режиссера Юрия Павловича Егорова «Они были первыми».
Многое из первых съемок в моей жизни забылось, но прекрасно помню впечатление от просмотра отснятого материала, когда я увидел себя на экране.
Я был ошарашен и ничего не понимал. Да и что можно было понять из много раз повторяющихся дублей и отдельных кусочков роли. Я не представлял себе, как из этих отрывков получится образ и сама картина. И вообще все было непривычно: обстановка на съемочной площадке, работа над ролью, поскольку снимать ее начинают часто с середины, а то и с финала, когда ты еще не знаешь, как будешь играть всю роль…
При всем при том ты полностью подчинен режиссеру: он видит фильм в целом, видит лица героев, слышит, что они говорят… Кино – это мозаика сценок, снятых в разное время, отрывков, где актер пробегает кратчайшие расстояния. Режиссер соединяет эти отрезки согласно замыслу фильма, и получается дорога без остановок.
Театральный спектакль так создать нельзя. Работа актера в театре – бег на длинную дистанцию, где нужны и стратегия, и тактика, и расчет сил, и распределение дыхания. Здесь актер должен уметь ощущать роль целиком. И не только ощущать, но и от действия к действию воплощать эту роль на сцене, на глазах у зрителей. Здесь нет при неудаче спасительного «стоп!». Играется спектакль каждый раз набело, без черновиков.
Театр – это прежде всего актер. Как бы долго ни шли репетиции и как бы ни был прекрасен режиссер, но открывается занавес, и именно актер остается один на один с публикой. Он полпред и драматурга, и режиссера, и театра.
В кино режиссер может монтажом, музыкой, ракурсом видения спрятать актерские недостатки и выигрышно подать сильные стороны. В театре этого сделать нельзя. Потому-то театр и воспитывает актера, что здесь больше простора для его самостоятельной работы над ролью.
А главное, самое притягательное – это непосредственное общение со зрителем. Именно в театре актер обогащается опытом, который поможет ему на киносъемочной площадке, где нужно в короткое время сыграть роль, которая потом останется неизменной на экране. И он вспоминает глаза зрителей, чтобы ощутить, кому он адресует свою игру.
Однако, как бы ни были различны условия работы актера в кино и театре, как бы ни отличались требования экрана от требований сцены, сами по себе принципы актерского творчества остаются неизменными.
Настоящая творческая жизнь немыслима без театра, без сцены, без публики. Но правда и то, что сейчас трудно представить себе жизнь актера без кино. Со мной согласится каждый, кто хоть раз испытал то удивительное чувство, когда сидишь в кинотеатре и смотришь на свою работу со стороны, мысленно представляя поражающий воображение зрительный зал на десятки миллионов мест.
Ощущение мощи кино пришло ко мне не сразу. Ю. П. Егоров привел меня в мир кино и дал возможность подивиться чудесам и хитростям кинематографа. После работы в картине «Они были первыми», честно скажу, у меня осталась какая-то сумятица в голове. Юрий Павлович предложил мне сниматься в своих последующих картинах: «Добровольцы», «Простая история». Я постепенно постигал особенности актерской работы в кино, его законы.
Егоров обладал светлым восприятием мира и человека. Все его фильмы – тому подтверждение. И его обращение к романтически приподнятой лирической поэме Е. Долматовского «Добровольцы» было закономерным. А находящаяся в самом расцвете своих творческих сил и женской красоты Элина Быстрицкая, угловатый и открытый Петр Щербаков, озорной и лирический Леня Быков и, вероятно, я с моими какими-то подходящими к этой картине свойствами составили тот разноликий, но верный образ комсомольцев-добровольцев, который существует на экране вот уже много лет.
Мы были зелены и молоды. Мы были беспечны и самоуверенны. Мы были наивны. Но и тогда в нашей молодой и угловато-острой группе Леонид Быков занимал свое, никак не защищаемое им, но только ему принадлежащее место. Мы все были почти однолетками, но вежливость, деликатность, какая-то уважительность сквозила во всех его словах и поступках. Это была не вышколенность, не лукавое желание произвести приятное впечатление – такова была природа его характера. Эта обаятельная человеческая черта освещала и его актерские работы. Комсомолец-доброволец Акишин – отнюдь не геройской внешности, робкий, глубоко спрятавший любовь к Лельке – в трагическую минуту гибели подлодки, на которой служил, проявляет поразительное мужество. Бесконечно добрый, чистый душой и в чем-то смешной человек – таким играл Быков своего Акишина. Впрочем, играл ли? Может быть, просто был им в предлагаемых обстоятельствах, подарив ему свой светлый характер.
По-разному завязываются актерские дружбы. Иной раз снимаешься с человеком в двух-трех картинах, а отношения не налаживаются. Все нормально, но что-то не складывается. А с другим и после одной совместной работы будто век дружили. Потом можно долго не видеться, но встретишься – и все на месте, будто и не расставались. Такие у меня отношения с Алексеем Баталовым, так же было и с Петром Щербаковым.
С ним рядом я чувствовал себя, если коротко определить, в полной безопасности. Есть люди, с которыми опасно, от которых неизвестно, чего ждать. Они могут взорваться, если ты, по их мнению, что-нибудь не так скажешь. С такими ты в напряжении, как в окопе. С Петей Щербаковым всегда было спокойно и хорошо: если ты ошибешься, сглупишь, если даже погладишь его не по шерстке – он воспримет это нормально, по-человечески. При своем мужланистом виде он был глубинно интеллигентным человеком, мягким и добрым. Жаль, что в кино его использовали, несколько ограничивая его возможности, загоняя в определенный типаж и тем укорачивая амплитуду его творческих возможностей. Его талант особенно проявлял себя в театре. Но у актерской работы в театре мотыльковый век…
