Нет, я ничего ей не должен. Это ее, и только ее выбор – такое замужество, такая жизнь, такие проблемы… и почему-то мне не жалко ее, мне ее совсем не жалко!
В конце концов, не нравятся тебе японские церемонии – не участвуй в них. Можно подать на развод, начать работать – нет, не сейчас, но много лет назад, ведь можно же было?
Или это все-таки такая любовь?
– Спасибо. Думаю, я справлюсь. Выдержу. Если я столько лет выдерживала…
– Но зачем, Шейда, почему?! Вы так его любили?
– Ну, что скажешь, а? – Эрман, одетый уже не как японец, показался на лестнице. – Любила, или как? Тут все сложнее… или, нет, наоборот, куда проще, господа… полицейские. Мне теперь к вам, наверно, нужно так обращаться? Но это ненадолго, уверяю вас. Ни обвиняемым, ни подозреваемым я долго не пробуду, не надейтесь. Просто сейчас мне пока нечего вам сказать – вот предъявите мне все, что у вас там… потом еще прощенья просить придете! А про любовь… кроме любви, есть очень много разных вещей, не так ли? Деньги, например, правильно? Похоже, моя жена решила таким образом решить финансовые вопросы – избавившись от меня.
Только что Кемаль думал то же самое, но и тогда это не казалось ему убедительным.
Как это – терпеть все ради денег? И даже не ради миллионов – просто ради удобного дома? Да подай на развод, получи половину – пусть твой дом будет поменьше, и в нем не будет тонкого фарфора, коллекционных предметов, дорогой мебели, но это будет уже твой дом, без ненавистных тебе японских камней и чайных церемоний… очень же просто!
Или это я такой идеалист? Но у них ведь вроде даже нет детей, ради которых обычно приносятся подобные жертвы? Нет, странные люди: что он, что она!
– Если подтвердится ваше алиби, только в полной мере, на все время вашего отсутствия, то мы, конечно, принесем вам извинения. Кроме того, у вас будет проведен обыск, и есть ряд экспертиз, мы подождем их результатов, а пока…
А пока лучше его задержать. Чтобы не рисковать. Мустафу вон задержали, чем этот лучше? По крайней мере будет под присмотром.
На темной улице шумел в соснах ветер, и Кемаль, отправив насмешливого и не оказывающего ни малейшего сопротивления адвоката с Нихатом, еще немного постоял у калитки и послушал этот шум.
Сейчас надо вернуться в дом и как-то все объяснить.
Объяснить так, чтобы Мустафа потом не мучился всю жизнь.
Ведь Эрман метил в него – это ясно, как день. Если Мустафа узнает об этом… господи, не лучше ли ему мучиться от мнимой измены Эмель? Возненавидеть ее и выжить благодаря этой ненависти? Или узнать всю правду – и винить себя… но за что? За некогда выигранное в суде дело?! За чуть более удачно, чем у кого-то, сложившуюся карьеру?
Нет, ни один разумный человек не станет себя за это винить. Не его вина, что рядом с нами и с нашими маленькими успехами ходят настоящие чудовища, которым эти успехи кажутся вызовом лично им.
Виноваты только сами чудовища, и одно из них больше никому не причинит вреда.
«Скажу все как есть!» – решил Кемаль.
Скажу, и уеду в Измир, и снова заслужу упреки Айше, потому что вряд ли смогу помочь во всех хлопотах с похоронами, и буду ждать минимум десять дней, пока эксперты сообщат результаты (долго, черт, а говорят, мол, как в Америке!), и буду ломать голову над измирским делом, и смотреть в монитор на многочисленные цифры и таблицы, и представлять себе другое, еще не остановленное чудовище, так похожее на человека… словом, буду работать.
Сосны шумели, и огромная оранжевая луна вдруг выглянула из-за качнувшейся ветки и осветила камни в соседнем саду… наверно, их новая хозяйка завтра же постарается избавиться от них? Интересно, куда она их денет – камни-то немаленькие!
Но она поспешит разделаться с ними, призовет на помощь сторожа или какого-нибудь добровольного помощника из числа любителей старины – и символические, наполненные глубоким смыслом камни превратятся в простую бытовую проблему: как их вывезти, как погрузить, куда отвезти.
Да и смысл-то ведь не в камнях, а в том, как они расположены: ни один из них ничего не значит сам по себе и обретает значение, лишь будучи включенным в сложную систему взаимодействия с другими.
Наверно, в этом смысле, и правда, люди как камни: даже самые умные и значительные из нас обретают смысл только во взаимодействии с другими… или, напротив, заслоненные, пропадают из вида, теряют свое значение и лицо, исчезают как личность – как эта несчастная Шейда.
И им начинает казаться, что обрести себя можно, только если будет вывезен на свалку заслоняющий их камень… а ведь люди не камни – и можно просто взять и выйти из чужой тени.
Из-за чужой спины.
Из-за каменной стены.
Но они каменеют в бездействии, а когда заслоняющего их камня вдруг не оказывается между ними и миром, они теряются – и остаются на том же месте, и никогда им не придет в голову просто поднять глаза к небу, где над ними, так же как над их мнимыми врагами, шумят сосны и светит огромная оранжевая луна.
Люди не камни – мы должны что-то значить каждый сам по себе.
15. Эрман
Десять дней – это очень долго.
Какого черта он молчал целых десять дней, если мог сообщить это сразу?
Вот если бы его посадили в общую камеру, какие были раньше, небось сразу бы… нет, конечно, права человека и все такое, и совершенствование пенитенциарной системы, и прочие правильные вещи… но если бы господин адвокат провел эти десять дней в том кошмаре, который так любят описывать борцы за все хорошее и правильное, мы не потеряли бы столько времени.
Времени было невыносимо жаль, и Кемаль почти с отвращением смотрел на лежащую перед ним распечатку.
Черт их всех побери!
И эти поганые цифры, дающие этому типу безукоризненное алиби, и этих борцов, и самого адвоката, и… да всех вообще!
Вот почему, спрашивается, подозреваемый, которому практически предъявлено обвинение в жестоком преднамеренном убийстве, не сообщает сразу, что у него замечательное и неопровержимое алиби?!
Нет, вот вы так смогли бы?
Я бы точно нет – и никто бы не смог!
Вас арестовывают, отводят в участок, надевают наручники (Нихат решил проявить крутизну!), перевозят в мерзкой полицейской машине в Дидим, допрашивают, обыскивают, отводят в камеру… да, пусть не в ту, страшную, камеру, а в чуть более цивилизованную, специально выбранную для этого говоруна, чтобы потом ему не к чему было придраться… словом, с вами все это проделывают, а вы знаете, что ни в чем не виноваты, и можете легко это доказать – и вы молчите?!
Десять дней принимаете миску с подобием еды, ходите отмалчиваться на допросы, не имеете ни душа, ни… да что говорить!
И все десять долгих дней вы молчите?!
Кемаль смотрел на колонку цифр, все еще надеясь, что в ней что-то не так, что алиби это – никакое не алиби, что Нихат, который, нарушив в очередной раз все инструкции, прислал ему этот документ, что-нибудь напутал и прислал не то.
