Алексей отказывался верить. Его душило отчаяние. Ведь не мальчик, мог догадаться.
– Трое со мной! – прорычал он. – Надеть противогазы!
Он натянул на себя неудобную, сжавшую виски штуковину, в которой практически невозможно было дышать, первым сунулся в лаз.
Бункер оказался компактным, глубиной метра три. Крутой спуск, скобы, вбитые в глину. Капитану пришлось перелезать через трупы тех бандитов, которые пытались вырваться из-под земли.
Небольшой коридор, четыре помещения, отходящие от него. Обычный бандитский схрон. Второго выхода не было. Печь с хорошо запрятанной вытяжкой, запас дров, посуды, свечей, продуктов длительного хранения. Одна комната приспособлена под склад и кухню, в двух других размещались дощатые лежанки, четвертая предназначалась командиру.
Необычным было то, как бандиты закончили свое существование. В дальней, самой вместительной комнате, колебалось пламя свечей. При зыбких огоньках мертвые тела, лежащие у дальней стены, выглядели жутковато. Вся бандеровская банда, семеро. Бородатые, страшные, кто в чем. Убиты выстрелами в затылок. Стена была забрызгана кровью вперемешку с мозговой жидкостью.
Восьмое тело лежало в стороне. Этот мужчина лет тридцати пяти недавно подровнял бородку. Левый висок вывернут. Пуля на выходе снесла полчерепа.
Видимо, это и был командир бандитского формирования Лука Табачник. В его глазах застыла бешеная тоска. А что ему оставалось делать? В директивах ОУН, спускаемых в низы, было ясно сказано, что в случае провала, окружения и тому подобных необратимых неприятностей всем членам групп вооруженного сопротивления положено умереть.
Видимо, никто не возражал. Бандиты выстроились лицом к стене. Командир подходил к каждому и стрелял в затылок. Потом он покончил с собой. Возможно, колебался, с чем и связана была пауза.
Бойцы выбирались из подземелья, увешанные трофейным оружием, стаскивали противогазы.
Алексей пытался сдерживаться. Неудача, со всеми бывает. Банда уничтожена – это главное. Всего двенадцать трупов, Мазайло – тринадцатый. Скорее всего, полный состав.
Тело в могиле не подавало признаков жизни. Четыре пули в организме!
А вот его напарник едва не удрал. Крепкий оказался череп, выдержал удар жердиной. Бородатую физиономию заливала кровь, оттого бойцы и сочли его мертвым. Паршивец отполз за могилу, пользуясь тем, что никто на него не смотрит, поднялся на карачки и, воровато озираясь, припустил прочь.
Лейтенант Григорьев ахнул, сорвался с места, перемахнул через бугор. Грохнул выстрел.
– Не убивайте! – заверещал бандеровец. – Пожалуйста, не стреляйте, я не хочу умирать.
В общем-то вполне нормальное человеческое желание.
Алексей метнулся вслед за Григорьевым, пинками заставил бандита встать, прижал пистолет ко лбу. Гад затрясся, стал захлебываться слюнями.
– Будь ласка, – пробормотал он, заикаясь. – Очень прошу. Я не хотел воевать, собирался сам к вам прийти, но не успел. Лука не отпускал меня, чувствовал, что я могу сбежать.
– Имя? – потребовал Алексей.
– Игнат Сирко. У меня жинка в Пухте, донька малая, мама старая.
– Вот же сука страшная! – заявил Окульченко. – А сам-то жалел чужих мам и дочек? Пачками их кончал, подонок, никого не щадил.
Бандит затрясся как осиновый лист, втянул голову в плечи.
– Ладно, убивец, мы пока не будем тебя расстреливать, – сказал Алексей. – Но если обманешь, то учти, Сирко, умирать ты будешь долго и мучительно больно.
Участников охоты за бандой качало от усталости, когда раздолбанный грузовик вернулся в Збровичи. Три часа на сон, снова работа.
Отчитываться перед начальством о своих неудачах Алексей пока не спешил, позвонил во Львов, доложил, что продолжает служебно-боевую деятельность и полон решимости покончить с бандой.
Он сидел в комендатуре на втором этаже, ковырялся в бумагах, когда нарисовался Березин, плюхнулся на стул и с наслаждением вытянул ноги.
– Есть что доложить? – спросил Алексей.
– Найдется, – сказал Березин и как-то подобрался. – Пока отдельные несознательные личности давят на массу, другие проводят допросы и получают результат.
– Пока я спал, органы НКВД и НКГБ продуктивно работали в тесном взаимодействии. Иначе говоря, вы с Климом тяпнули чайку и жестко допросили задержанного Сирко.
– Да, его личность подтверждается местными товарищами. – Лева сделал важное лицо. – Уроженец села Пухта, до тридцать девятого на подхвате у тамошнего богатея Цигирко, которого расстреляли в сороковом. Игнат успел удрать в леса. Семью его не трогали. Мне странно представить, почему так вышло. – Лева недоуменно пожал плечами. – Но бог с ними. Этот тип действительно цепляется за жизнь. Вчера Табачник отправил его и Юхно на разведку в Гожище. Вернулись, доложили, снова вылезли. Теперь им приказали перехватить подводу, на которой ехал староста села Колы, и передать ему инструкции Табачника. Но мы их встретили. Поначалу этот парень юлил, сообразил, что мы не собираемся его расстреливать, пытался убедить нас, что он лишь рядовой исполнитель, ничего не знает о делах командиров.
– А это не так? – спросил Алексей. – Рядовые члены банд, как правило, и есть тупые исполнители.
– Да, как правило, – сказал Березин. – Но ценная информация до них зачастую доходит. Ведь эти люди не слепые и не глухие, могут невольно подслушать разговоры, которые не предназначены для их ушей.
– Короче, вам удалось вызвать его на откровенность, – догадался Алексей. – Талантливый ты человек, Лева. Покойника смог бы разговорить.
– Ну, знаешь ли, до такого уровня профессионального мастерства мне еще расти и расти. Хотя не исключаю, что однажды… Ладно, не буду злоупотреблять твоим терпением. Да и спать хочу. Удалось выяснить, что в Збровичах у Бабулы есть надежный агент, который поставляет ему информацию. Возможно, не единственный. Доподлинно известно, что по крайней мере один из лазутчиков – женщина. Неглупо, согласись. Бабу всегда меньше подозреваешь. При этом не обязательно, чтобы она занимала высокое положение. Информацию ей могут приносить мужчины на блюдечке с голубой каемочкой. Сама она Збровичи, возможно, и не покидает, значит, общается со связником, который проникает к ней под покровом ночи. Имя агента неизвестно, только факт.
На душе Алексея стало как-то мрачновато. У него появилось неясное чувство, что кто-то в этом городе искусно водит компетентные органы за нос.
– Еще мы выяснили вот что, – продолжал Лева. – Крупные банды обмениваются посланиями, которые связники прячут в условленных местах. Знают, что мы работаем, поэтому соблюдают конспирацию даже там, где это не оправдано. Ходят слухи, что некий куренной Золотницкий, орудующий со своей бандой в соседнем Старицком районе, ищет контакты с Бабулой, чтобы скоординировать усилия и совместно сопротивляться Советской власти. Напрямую приехать друг к другу они не могут. Происходит прощупывание, предварительные контакты с менее значимыми полевыми командирами и тому подобное. Эмиссаром Бабулы по налаживанию связей с Золотницким был именно Табачник. Связника наш приятель Сирко однажды видел. Это тщедушный мужичок с залысинами и приметным родимым пятном на одной из них. Кто такой, он не знает. Но слышал разговор Табачника со своим заместителем Каляжным, из которого явствовало, что закладка посланий осуществляется в заброшенной часовне, стоящей за сельцом Кривеньки. Три инвалида и четыре бабки, ни Советская, ни какая-либо другая власть там не ночевала. Это в тринадцати верстах к юго-востоку от Збровичей, между Костополем и Бежанами. К селу ведет изрытая проселочная дорога. Обломки каплицы находятся на опушке леса, у излучины речушки. Связник должен появиться сегодня к вечеру. Это тоже следовало из бесед Каляжного с Табачником. О разгроме банды связник пока не знает. Можно собрать пару взводов и провести очередную войсковую операцию…
