Я к вам от Северной Пальмиры
Теперь, настроя звуки лиры,
Хочу послание писать.
Титулом «Северная Пальмира» Петербург наградили еще в конце XVIII века, а в начале XIX это название можно все чаще увидеть в русских стихах и прозе. Предполагалось, что Петровская столица является таким же произведением искусства, как и античный город, он столь же совершенен, как и древние руины, которые как раз в это время стали откапывать из-под песков пустыни. И, как после Милонова скажут великие, он столь же умышленен. Любопытно, что именно этот мертвый от рождения, прекрасный, ложноклассический город, о котором Ходасевич писал «парадизный, пальмирный, эрмитажный Петербург», и есть «культурная столица» в представлении нынешней российской власти. Город Медного всадника, бронзового Пушкина, чугунного Александра Третьего, гранитного Ленина, город «Авроры» и Эрмитажа, классицистических названий, которые давно потеряли свое первое значение, став советскими маркерами соответственно «революции» и «культуры», город Александринки и Мариинки. Не город Зощенко, Хармса, Уствольской, Лидии Гинзбург, «митьков», Леона Богданова или уж тем более, группы «Ленинград» (я понимаю всю разницу между этими культурными феноменами, конечно). Именно такая «культурная столица» нынешней империи (и бывшая столица бывшей империи) посылает работников одной из своих высококультурных институций играть среди вечных руин. Пластик и позолота дешевого постсоветского ремонта на фоне античного мрамора и вечного песка пустыни.
И последнее. Конечно же, война и музы. Средний пиарщик из Минкульта помнит, конечно, и про Мэрилин Монро, и про Марлен Дитрих, и про Шульженко – все они (и сотни других артистов) выступали перед солдатами в военное время. Сделать что-то подобное в Сирии было затруднительно. Во-первых, и Монро, и Шульженко пели только перед своими солдатами. Здесь же солдаты есть, а войны – официального в ней участия России – нет. Так что получится некрасиво. Во-вторых, жанр. Кого из поп-певцов отправить в Сирию? Кобзон не подходит по национальности. Женщину нельзя. Газманова? Неприлично – все-таки будут показывать на весь мир. И тут в голову пришла «классическая музыка». Тем более что прецедент есть – и знаменитый.
9 августа 1942 года Седьмую («Блокадную») симфонию Шостаковича исполнили в осажденном Ленинграде – это был один из самых знаменитых концертов в истории академической музыки. Как известно, ему предшествовала серьезная подготовка, включая даже артподготовку – советская артиллерия попыталась на несколько часов подавить немецкие огневые точки. Музыкантов не хватало из-за голода и болезней. Часть из них пришлось отозвать из воинских частей, чтобы заменить выбывших из строя коллег. Седьмую симфонию Шостаковича транслировали по радио и громкоговорителям в городе. За три недели перед этим ее сыграли в Нью-Йорке – дирижировал Тосканини. Естественно, что все эти хрестоматийные факты о страшно торжественном концерте в Северной Пальмире всплыли в головах госкультурных чиновников, когда они затевали концерт в Пальмире. И вот именно за это – уж простите за моральное суждение – их и следует презирать. Все остальное ерунда, пиар.
Памяти потешной модернизации
В этом тексте речь пойдет о недавней истории времен Путина, собственно о временах, когда президентом был Дмитрий Медведев. Многие политологи считают именно 2011 год концом «старого путинского режима», в котором президент (или в 2008–2011 – премьер) Путин выступал в качестве условия и инструмента баланса между различными группами политической и экономической элиты – то есть был фигурой очень нужной, но отчасти даже и прикладной. Действительно, период с 2000 по 2011 год был – несмотря на все усиливающиеся черты авторитаризма – временем политического маневра и своего рода политтехнологической игры, частью которой стали попытки власти прикормить либеральную и творческую интеллигенцию. Большим мастером этого, как известно, являлся Владислав Сурков.
Пиком – и одновременно концом – этого периода стал 2011-й, год, когда все гадали, кто же станет баллотироваться от власти на президентских выборах – 2012. Самые наивные делали ставку на Дмитрия Медведева, считая его «модернизатором» и даже чуть ли не тайным либералом, который вот-вот стряхнет с себя морок путинского влияния и покажет себя во всей красе. Одни указывали на то, что будущий президент некогда преподавал латынь (будто бы обер-прокурор Константин Победоносцев, этот титан ледяного русского консерватизма, языков не знал), другие надеялись, что в отличие от Путина, которому секретари носят «распечатки из Интернета», Медведев компьютерно грамотен и даже энтузиаст продукции компании Apple, наконец, третьи вспоминали его домашние посиделки с немолодыми русскими рокерами. И всех отчего-то радовало юношеское увлечение Дмитрия Медведева группой Deep Purple.
Это прекраснодушие закончилось 24 сентября 2011 года, когда на съезде «Единой России» объявили, что избираться от власти будет опять Путин, а Медведев в качестве утешения возглавит партию и правительство. В сущности, перед нами одно из нескольких важнейших событий Новейшей истории России. После него произошли выборы в Госдуму, которые вызвали массовые протесты конца 2011 – начала 2012-го, явил себя новый курс и новый стиль кандидата Путина (вспомним хотя бы предвыборный митинг в Лужниках, где он зачитал собравшимся «Бородино» Лермонтова), произошла жесткая смена социальной базы всего режима с новой декларативной опорой на условный Уралвагонзавод, потом были президентские выборы, хичкоковская инаугурация в пустой Москве с Григорием Лепсом в качестве массовки, наконец – отказ от системы, в которой президент есть политический брокер, Болотная и репрессии, все, что продолжается – нарастая – до сегодняшнего дня. Так что почти пять лет с конца 2011-го можно считать либо вторым, совсем иным периодом все той же «истории времен Путина», либо даже новой «историей времен Путина». Оттого, как мне кажется, было бы полезным вспомнить один уже забытый исторический юбилей 2011-го, юбилей важнейшего события российской истории, по поводу которого тогда было сказано несколько любопытных – и очень показательных – фраз. Сегодня ретроспективно тот юбилей кажется нам многозначительным – и предупреждающим о том, что случится после.
В марте 2011 года праздновали 150 лет отмены крепостного права. Информационное агентство писало об официальных торжествах по этому поводу: «В Санкт-Петербурге в четверг отметят 150-летие подписания одного из важнейших документов в истории России – Манифеста об отмене крепостного права. Между тем в “Единой России” считают, что в России до сих пор не изжито крепостное сознание…К юбилею подписания этого документа приурочена научно-практическая конференция “Великие реформы и модернизация России”… в Мариинском дворце. В работе конференции примут участие политики и ученые – историки, экономисты, юристы, а также общественные деятели, представители религиозных конфессий и дипломаты»
[22]. Как мы видим, ключевые слова здесь «модернизация» и, конечно же, «великие». С тех пор первое слово основательно подзабыли, а второе стали прилагать не к существительному множественного числа «реформы», а к названию страны – «Россия». Кто теперь помнит, что при Медведеве только и говорили о «модернизации»? Сколько приятных научно-практических конференций и круглых столов для благонамеренных умеренных либеральных экономистов, социологов и политологов было под этой шапкой тогда устроено…
