Шлагбаум открылся сам по себе. Снаружи шел старый сад, пахло яблоками. Третьяковский вдохнул полной грудью и подумал, что ведь сегодня действительно прекрасный день, один из последних теплых деньков уходящего бабьего лета.
Было 10:35, когда он сделал заказ в кафе на бензоколонке: капучино стандартный и кленовый пекан. В кафе все еще действовали скидки на завтрак.
Третий день подряд Магнитский назначал встречи ни свет ни заря. Третьяковский почти не спал. Он был уверен: орден лишь испытывает его на прочность. Конечно, у них нет дублера. Пророки не валяются на дороге, да и Петр об этом не раз говорил. Решили измерить силу его желания? Что ж, пускай попробуют.
Солнце лупило в плохо промытое стекло, за которым трехпролетными воротами возвышались колонки. Через них было видно, как два подростка в тулупах плавали по огромной луже на круглой боковине деревянной катушки. Герман долго пытался понять, что они делают. В руках одного был самодельный лук, другой – отталкивался от дна длинным шестом. Охотники гоняли больную утку, которая хлопала крыльями по воде, но почему-то не могла взлететь. Лучник выпускал веточку за веточкой, что-то крича кормчему, утка барахталась, а потом замерла.
Герман – в богемном пальто с воротником из искусственной каракульчи, в желтых лофтерах и вишнево-красных штанах – был похож на попугая, гостя из экзотической страны, сидящего в клетке среди варваров на краю ойкумены, перед лицом бескрайнего океана света. Он согрелся, нахохлился и завороженно смотрел на расходящиеся перед ним лучи. Из солнечного марева выезжали редкие машины. Но в целом стояла удивительная тишина. Только легонько посапывала розовощекая продавщица за стойкой да упал журнал «Семь дней», который она читала до последнего.
Вскоре на бензоколонку легла большая тень от большой машины. Звякнул колокольчик, и в кафе зашел высокий усталый человек в черной дутой куртке и черной вязаной шапочке, по-таджикски высоко поднятой над бай-хуэем.
– Два кофе сделай мне. – Шмыгнув носом, кинул продавщице несколько мятых купюр, осмотрелся и неожиданно зацепил взглядом Германа.
Третьяковский поздно отвел глаза, что-то уже было закинуто в него этими красноватыми щел ками. Нет, таджиком вошедший не был, просто болезненно щурился, что напомнило Герману его самого.
– Капучино, эспрессо, американо?
– Самое дешевое.
– Нескафе растворимый.
– Давай. И пару булочек с яблоками. И сигареты.
Получив два стаканчика, пакетики, сахар и булки, дальнобойщик огляделся, как будто ища столик. Герман чувствовал, что на него все еще смотрят, однако ничем этого не выдал.
– Можно?
Пророк пожал плечами, кивнул, придвинул к себе недоеденный пекан. Вокруг было еще, как минимум, пять высоких круглых столов и, соответственно, штук пятнадцать приделанных к полу вертящихся барных стульев.
– Иван, – кивнул водила и протянул лапу с большими грязными ногтями.
– Герман.
– Извините, если что.
– Да нет, все нормально.
Иван пощелкал по пакету с кофе, высыпал содержимое в пластиковый стаканчик, затем сыпанул сахару и лишь после этого спросил продавщицу:
– А горячая вода где у тебя?
Та показала на термос. Он залил в один из стаканов, вернулся. Вгрызся в пирожок, махнув сразу половину, и с шумом втянул разбавленную гранулами горячую воду.
– Поговорить вообще не с кем, – улыбнулся, крупно и часто моргая своими побитыми бессонницей глазами. – А ты, я вижу, человек хороший, спокойный…
Герман застенчиво улыбнулся:
– Можно и так сказать.
Меньше всего с утра он планировал разговориться за жизнь с представителем lower / upper lower class.
– Женат, нет?
Герман снова кивнул.
– А я вот был женат. Так от жены уехал. Теперь свободный человек.
Ваня махнул вторую половину пирожка. Помешал кофе.
– От баб, от всего почти. Езжу себе.
– У меня похожая ситуация. – Герман кашлянул и надломил пекан.
Взяв в руку приятный бумажный стаканчик с капучино, он моргнул дальнобойщику, который, в свою очередь, осторожно чокнулся с ним своим пластиковым.
– Сейчас никуда не тороплюсь, – продолжал Иван, а затем вдруг добавил: – Баба-то со мной.
Герман словно бы удивился, как бы клюнув на эту удочку:
– Вы ж говорили, что у вас уже никаких баб нет?
– Есть, значит, одна – в машине.
Ваня уперся локтями в стол, поковырял пальцем в зубах, слизнул, заметно загрустил, положив подбородок на поставленные башенкой кулаки, уставился на стекло. Герман тоже примолк, разглядывая абсолютно явно пустую кабину.
– Анючка зовут. Не знаю, кому сбагрить, – произнес водитель и по-щенячьи глянул на Германа. – Девка лет тринадцати. Не нужна тебе?
– Нет. – Герман помотал головой и опять на всякий случай растянул рот.
Иван еще посидел. Взял стаканчик кофе, щелкнул по пакету, бросил сахар, наполнил горячей водой, забрал в салфетки булочку.
– Ей, – зачем-то объяснил он.
Герман хотел было дать ему краба, но Иван дернул плечом, показав, не надо, да и руки заняты. Двинулся к двери, снова звякнул колокольчиком и уже с порога, громко хохотнув, крикнул:
– Дак я б тебе и не уступил ее, ты чего!
Через минуту его машины уже не было, не было и охотников на уток. На Германа снова вовсю светило солнце. Продавщица подняла журнал «Семь дней» и присела в свой уголок.
«Дочку он продает, что ли? – думал Пророк. – Россия, Россия… Встречи на дороге».
Автоматически взяв порванный пакет, оставленный Иваном, прочитал текст:
«Нескафе Классик – Проснись для новой жизни». Елки. Это ж его, Третьяковского, слоган!
Герман вспомнил самое начало работы в ASAP. Бриф на низкий ценовой сегмент, описание аудитории. Рабочий класс, семейные люди с традиционными ценностями. Нескафе тогда пыталось прочно занять территорию утра. Стратеги нашли инсайт – каждое утро трудящиеся планируют изменить жизнь к лучшему, питаются надеждой. За глотком кофе, обозревая в окно наступающий безрадостный день, они думают о том, что у них все еще есть шанс что-то исправить. Старший копирайтер должен был попасть в эту точку, в нервный центр, нанести мастерский укол обезболивающим.
«Чем ты отличаешься от них теперь? – спрашивал он себя. – Возможно, этот незнакомец, наивный, простой, еще спящий в утробе матери-природы, почувствовал, что перед ним Пророк, попытался исповедоваться, на деле проснуться для жизни. Может быть, он доверчиво вручил тебе самое ценное – дочь свою. И, кто знает, возможно, Иван станет по правую руку от Германа там, где есть только солнечный свет и объятия друзей в резной беседке. Блаженны нищие духом. Если все, конечно, удачно сложится».
