Запихнув в рюкзак книги и провода, валявшиеся на полу, с облегчением вздохнул: вот оно, покинутое гнездо, – в доме вновь водворялся порядок. Перед отъездом еще помоет посуду, протрет пыль, вылижет пол, чтобы Катрин вошла босыми ножками, как царское дитя. Пусть развесит по стенам безвкусные картинки с видами Парижа и начнет новую жизнь.
Свернул трубочкой карту-схему чакр.
Положил и замотал в целлофановый пакет Подарок.
Оделся в свитер крупной вязки, в самые практичные свои штаны с карманами на ляжках, в старые, заляпанные высокие ботинки Dr. Martins. Потом подумал и нацепил горнолыжные очки Brenda, «Доспеха против снега». Просто так, для ощущения. Вид стал как у Терминатора.
Мужчина уходит.
Старый друг Tigra ждал на том же месте. Снег падал крупными хлопьями, как будто хулиганы бросали из окон неряшливые комки какой-то мокрой дряни. Страшно было бы оказаться на поверхности среди увешанных фотографиями жратвы и трикотажа торговых центров, ларьков с гирляндами бегающих огней, вечной грязи, щитов: «Вернули Крым – вернем и порядок», «Элитный поселок Русская Швейцария», «Уничтожим грызунов, муравьев и тараканов».
Кто-то запустил ядовитого газа в его тайные норы.
Они хотят, чтобы Герман стал одним из них, хорошо… Он поискал радио и остановился на «Шансоне», где пели про несгибаемых мужчин и фатальных женщин, про дружбу до скамьи подсудимых и любовь до гроба.
Уже при выезде на Симферопольское шоссе зазвучали продирающие до костей слова:
Идет охота на волков,
Идет охота.
Матерых хищников,
Матерых и щенков.
Герман подумал, что шумозащитные панели ведут его вперед, как красные флажки. Свернуть и остановиться он уже просто не в состоянии.
Было 12 октября, воскресенье, 17:55. Три раза посигналил при въезде в Nuovo Villagio. Пришлось подождать, пока из зеркальной будки вылезло победоносное недеяние – почти слившийся с пустотой комок камуфляжа.
Это было первое явление Охранника – возможно, он распознал звуки «Шансона» и пошел на своих.
– Вы к кому?
Грузный толстогубый апатичный блондин заглядывал в боковое стекло, которое пришлось открыть.
– К Петру Магнитскому, – выпалил Герман. – А что такое?
– Шлагбаум сломался.
Охранник, порыгивая, продолжал водить ленивым глазом по салону Tigra. «Что ему надо?» – заволновался Герман.
– Какого года машинка?
– Две тысячи четвертого.
– Хорошенькая. И сколько отдали, если не секрет?
– Уже не помню, миллиона два, – соврал Герман.
Наконец, с сожалением отойдя, блондин вручную поднял оранжевую палку. Провожая взглядом Tigra, он наверняка прикинул, как будет смотреться за рулем при открытой крыше, с девочкой, и через сколько лет насидит необходимую сумму.
Третьяковский не сразу отыскал дом. Плотные ряды одинаковых трехэтажных строений с плоскими крышами и двумя дверями: одной в палисадник, другой – в разбитый за домом сад – были разделены прямыми улицами метров по шесть в ширину. Не хватает еще тюремных вышек по периметру.
Наконец, найдя нужный номер, Герман остановился. Газон перед кирпичным фасадом, где обычно принимали гостя, замело. Был тот самый мертвый час, когда вот-вот зажгутся фонари.
Он вытащил из машины рюкзак и позвонил в калитку: два длинных, три коротких – четыре коротких, два длинных. Шумелка Спартака? Герман не разбирался в шумелках, но между корешами такое могло быть принято.
Двери открылись, и в желтой горнолыжной куртке с отороченным мехом лисы капюшоном на пороге показался сам Петр.
– Намасте, – крикнул Герман и распахнул объятия.
– Привет, – застенчиво улыбнулся Петр, словно ожидая, что ему сейчас будут аплодировать.
Отворил, однако, нехотя.
– Ну, как я? – полез на рожон Третьяковский.
– Отлично выглядишь.
– Тебе спасибо.
Герман огляделся.
– Мы ж не будем во дворе? Сейчас холодно, тем более… – он даже подмигнул, – тем более я все знаю насчет Нади.
– Какой Нади? – насторожился Петр.
– Ой, ладно, Магнитский, – махнул рукой Герман. – Зачем надо было скрывать? Мне гуру Таня все рассказала. Она дома?
– Кто?
– Да, Надя, кто…
Петр покачал головой, словно по-доброму усмехнулся собственной доброй выдумке.
– Что такого-то, – снова взвился Герман. – Я хотел вас обоих отблагодарить. Вы мне жизнь вернули.
Магнитский внимательно посмотрел на него. Посмотрел лукавым прищуром белого карлика, на ресницы которого падал снег, снег красиво блестел и в густом мехе мертвой лисы. Он был такой чистый и свежий, как может быть только предательски пустая оболочка.
– Ладно, – сказал Петр. – Герман, только я тебя прошу недолго. Нам завтра рано вставать.
Третьяковский кивнул и по пути к дому наложил руку свою на его плечо.
– Привет. Выглядишь просто офигенно.
В прихожей их встретила Надя. Вот она – жемчужина в раковине, устрица в собственном соку. На ней домашний плюшевый костюм нежнейшего перламутрового цвета. Немного помятая после кровати, теплая и совсем не такая напряженная, как в аэропорту, она лениво подошла к старому другу и обняла его.
Петр, сняв куртку и набросив шлафрок, провел гостя в просторную комнату с большим застекленным камином-аквариумом, с белой шкурой медведя на полу и обширными окнами, символизировавшими свободное и комфортное наблюдение за явлениями природы. Хромированная витая лестница вела на второй этаж. В отделке помещения были использованы ясень, камень, металл – исключительно натуральные материалы. Неповторимый воздушный стиль создавал ощущение легкости и незамутненности бытия.
– Как у вас хорошо, – сказал Герман. – Ребята, ну, почему надо было все скрывать?
– А как еще мы могли вытащить тебя из ямы разочарования, – разомлел Петр. – Хочешь бурбон? Надя говорила, ты любишь.
– Я бросил.
– Гермашечка. – Она снова повисла на нем, прижавшись своими крепенькими бедрышками. – Как сердечко твое?
– Лучше.
– А если бы мы тогда не провели обследование, представляешь, что было бы. – Надя запрыгнула на диван с ногами в полосатых носках. – Ну, давай рассказывай.
– Может, все-таки сделаешь нам зеленого чаю? – предложил Петр.
– Конечно, дорогой.
Вскочила и метнулась на кухню. Хорошо он ее вымуштровал. Кажется, они были счастливы, вот что.
– Это лавсит? – спросил Герман, показывая на двухместный диван из пятнистой коровьей шкуры, стоящий перед камином.
