Тем не менее ты уволился.
Я не проработал и месяца, когда посреди урока ко мне в класс ворвались какие-то люди во главе с директором школы. Трое или четверо мужчин в костюмах, и у каждого из уха торчал проводок, за ними — фотографы с камерами, следом — репортеры, причем, насколько я успел разобрать, женщины. Никто не произнес ни слова, пока в распахнувшуюся еще раз дверь не проскользнул какой-то человечек: он остановился у порога, и наконец, в класс широким шагом с улыбкой во весь рот вошел президент Соединенных Штатов. Это он прервал мой практикум по телепатии.
Ничего себе. По какой же причине?
Без всякой причины, это была просто фотосессия, какая-то штатная самореклама. На растрескавшейся доске он написал свое имя. Потом заявил ученикам, что рад их оптимистическому настрою и желанию продолжать учебу в старших классах, невзирая на отсутствие должных условий. Что с каждым днем они становятся сильнее, закаляются как сталь, и это замечательно (как видно, имелось в виду, что убогая обстановка им только на пользу). У ребят отсохли языки, никто даже не хохотнул, когда у него сломался мел. Тем, кто оказался поблизости, было предложено выйти вперед, чтобы с ним сфотографироваться. Никогда еще классная комната не знала такого оглушительного молчания. Меня локтями оттерли к окну. Стоя спиной к солнцу, я только надеялся, что он меня не узнает.
А как он мог тебя узнать?
Не замечая иронии этой сцены, он продолжил, сказав, что учащиеся этой школы — его соседи. Через пять минут все было кончено: незваные гости исчезли так же стремительно, как появились. Но когда он уже развернулся, чтобы уйти, солнце спряталось за тучу, и я оказался как на ладони. Он меня заметил. На лице отразилось мгновенное удивление, брови взметнулись кверху, и он остановился на полушаге, лихорадочно производя прикидки в уме своей веретенообразной извилиной.
Чем, чем?
Изгибом височной коры, отвечающим за распознавание лиц.
Хочешь сказать, президент знал, кто ты такой?
Еще бы ему меня не знать. В Йеле мы с ним были соседями по комнате.
В общежитии колледжа?
Йель — это и в самом деле колледж, док. Между прочим, там я не раз прикрывал своего соседа. Через неделю после того визита фотографии моих учеников замелькали на газетных полосах. И вот секретарша директора мне передает, что после уроков за мной пришлют машину. Скажу честно, я не удивился. Едем в Белый дом, у ворот салютует спецназовец, а у дверей встречает референт, который ведет меня мимо портретов покойных президентов на переговоры с представителем Генерального штаба.
Не с президентом?
Еще хуже. Мне предлагают пост директора Комиссии по нейробиологическим исследованиям при Белом доме. Чтобы отслеживать достижения нейронауки в нашей стране и за рубежом, а в перспективе — создать комиссию из ученых-когнитивистов, которые будут определять основные направления исследований мозга. Оклад не заоблачный, но вполне достойный.
Ничего себе! Да еще так неожиданно…
О таком центре я не ведал ни сном ни духом. Оно и понятно: эта структура находилась в процессе становления и я стал первым кандидатом на руководящую должность. Поймите, я вовсе не пользовался серьезным авторитетом в когнитивистике и первым делом заподозрил, что мой бывший сосед по комнате затевает какой-то розыгрыш. [Задумывается.] Потому что правительство должно пристально следить за нейропсихологическими исследованиями и наверняка занималось этим не один год.
Ты так считаешь?
Ладно вам, док, у вас такой вид…
Какой вид? Для меня все это внове.
…Что сразу заметно: вы изображаете неведение, а сами досконально владеете этим вопросом. Вы же согласны, что правительству важно прогнозировать реакцию людей, а в особенности населения зарубежных государств, на различные внешние стимулы? Или магнитным способом проецировать галлюциногенный ум? Или манипулировать пластичностью мозга? Да мало ли есть связанных с мозговой деятельностью проблем, которые правительство может обратить к своей пользе?
Ты имеешь в виду промывку мозгов?
Промывка мозгов осталась в пятидесятых годах. Ну, о чем с вами говорить? Короче, мне сделали вполне реальное предложение — розыгрышем там и не пахло. Меня просто хотели взять под контроль. Позже я узнал, что это придумал Персик.
Персик?
Так прозвал его президент. Главу своей предвыборной кампании. Поговаривали, что он — мозг президента. Я тогда подумал: сколько там еще остается секретов, которые будут дозированно выдаваться общественности?
Персик.
А иногда Сливка — что уж там лучше подходило лысому.
Понятно.
И вскоре до меня дошло: никого, и в первую очередь президента, не волновало, справлюсь ли я с порученным делом. Меня приберегали для следующих выборов. Нападет на мой след какой-нибудь репортер — и я заговорю о наших студенческих эскападах, которых было немало. Взять хотя бы случай с горелкой Бунзена. До сих пор я не распространялся насчет своего знаменитого приятеля, но где гарантия, что теперь у меня не развяжется язык? Я всплыл откуда-то из туманного прошлого и стал занозой для предвыборного штаба. От меня потребовали подписку о неразглашении: как сотруднику президентской администрации мне грозил срок за сообщение каких бы то ни было сведений. Изучив эту бумажку, я нашел место для подписи. Я добровольно затыкал себе рот кляпом.
И тем не менее ты согласился.
Мне предлагал эту должность сам президент — как я мог отказаться? [Задумывается.] Нет, вру. Создавалось такое впечатление, будто он вдруг материализовался, будто наши судьбы, изогнувшись дугами — его дуга выпятилась вверх, а моя провисла, ушла вниз, в полусферические глубины, — сложились в идеальную окружность, и мы совпали в пространстве и времени. В этом чувствовалась какая-то неизбежность.
Должен признаться, меня удивляет, что ты никогда об этом не упоминал.
Почему же?
Не каждый может похвалиться, что его бывший сосед по общежитию стал президентом Соединенных Штатов. Да такая история могла бы кормить тебя до скончания века.
Намекаете, что я это выдумал?
Ни в коем случае. Просто удивляюсь, почему ты так долго об этом не заговаривал.
Мне не разорваться, док. Наверное, я не заговаривал об этом потому, что у меня были другие темы, поважнее.
Ладно.
А кроме того, хвастать здесь нечем, правда? Я за него не голосовал и, будь моя воля, никогда не стал бы искать встречи. Он мог бы вообще не фигурировать в наших с вами сессиях, если бы не последствия… последствия… [Задумывается.] Подпустить в разговоре громкое имя — это ведь признак самодовольства, да? Но соседство по общежитию — еще не повод гордиться собой. Вероятно, упомяни я сей факт в самом начале как нечто значимое…
