Нет-нет, я тебе верю… ты же — вот он, здесь, передо мной, правда?
Я политически подкован, док. Помимо всего прочего, что было мною сказано, я — гражданин, которому небезразлична история родной страны. Мой сосед по комнате поднялся до нынешних высот не за счет обычных предвыборных методов. Я вижу, куда идет страна в пору его президентства: он выбрал войну, он выбрал антисциентизм. Мне хорошо известно, чего стоят он сам и его когорта. [Задумывается.] Положение тщательно анализировалось. Достаточно было просто читать газеты. Этот взлет можно было предотвратить. Куда смотрела разведка?
Надо понимать, ты возлагаешь вину на него?
Кто я такой, чтобы обвинять других? Но он проявил бесхребетность, безответственность, беспомощность… Я считаю, он заразил федеральный разум апатией. Не зря же говорится: каков президент, таково и государство.
На это следовало обратить внимание раньше, ты так не считаешь?
Я давно поставил крест на оригинальных исследованиях в своей области. Начать хотя бы с гипотезы о существовании некоего правительственного мозга… Мне виделась в этом какая-то перспектива.
Вполне резонно.
Да нет, вы не понимаете. Я носил в бумажнике фотографию Брайони и нашей малышки. Они были сняты на солнце, в парке: Уилла, как на троне, сидела на руках у Брайони, и обе они смотрели на меня, мать и дитя, светловолосые, радостные, заслоняющие собой весь мир…
Ну и?..
Так вот: дав подписку о неразглашении, я возглавил Комиссию по нейробиологии в подвале Белого дома. Намеревался вмешаться в историю, начать действовать. Сделать заявление, которое в конечном счете стало бы для меня последним.
О чем ты, Эндрю?
И решение это я принял в то утро, когда стоял у светофора с газетой и со стаканчиком кофе.
Глава седьмая
Алло, док? Звоню вам по их допотопному настенному телефону, на котором нужно крутить диск. Вы меня слышите?
Да, Эндрю, вполне громко и отчетливо.
Хотя вся обстановка здесь допотопная и раздолбанная, жизнь у них, похоже, идет своим чередом. Непостижимо. Местная телефонная станция, по-моему, ровесница этого дома. А пикап с механической коробкой передач, лысой резиной и облупившейся краской — прямо артобъект. Так что в город они пешком ходят. Я и сам так делаю. Да и городок под стать всему остальному: обшарпанный, полутемный, магазинишки убогие, стоят тут испокон веков, но все необходимое можно найти. Есть даже скобяная лавка, там один парень заправляет, он ремонтом кровли занимается, так я набрал во дворе кровельной дранки и зазвал его подлатать крышу. А то протекает, но старуха знай подставляет ведро — и больше ничего слышать не хочет.
А что там насчет двери с противомоскитной сеткой?
Я сам справился. Сетку закрепить — раз плюнуть, но там петля отошла, верхняя, потому-то дверь и покосилась. Ну, я всю конструкцию снял, привел в порядок, теперь петли новые, сетка новая. Правда, косяк никудышный: мягкий, ноздреватый, потому как главная беда здесь — термиты. Ну, не все сразу, не все сразу. У меня и без того работы по горло. Где оконные рамы заедает, где половицы скрипят. Вы не представляете, до чего же славно, когда есть к чему руки приложить, когда можно все потихоньку спланировать.
Значит, ты собираешься провести там еще какое-то время. А я уж думаю: куда ты запропастился?
По поводу этого места. Знаете, как бывает: некоторые места застревают у тебя в голове без всякой видимой причины. В самом деле, это же не замок в горах. Не плантация под пальмами. Мне отвели каморку за кухней, бросили на пол матрас — и забыли. Никого не интересует, кто я такой, откуда взялся. Даже в спину мне никто не смотрит. Поэтому здесь, как я чувствую, никакой опасности нет. Оно и понятно… то есть я при всем желании не могу навредить людям, с которыми ничем не связан.
Тебе хоть раз сказали «спасибо»?
Слушайте, хочу задать вам один вопрос. Она рисует. Кажется, я уже говорил.
Кто рисует?
Ребенок, маленькая девочка. На шоссе она выходит из автобуса, бежит по грунтовой дороге, бросает ранец на кухонный табурет, усаживается за стол, берет цветные карандаши, фломастеры — и рисует в альбоме. И больше ничего не желает знать. Старушка приносит стакан молока, но девочка даже головы не поднимает. Алло? Вы меня слышите?
Как будто ты рядом стоишь.
А когда чувствует, что я наблюдаю сквозь дверную сетку, начинает вымарывать свои рисунки, над которыми столько трудилась: сжимает в кулачке фломастер и перечеркивает все, что сделано.
Наверное, не стоит за ней наблюдать. Дети стесняются показывать то, что для них значимо. Ты с ней разговариваешь?
Пока что не сказал ни слова. На этой ферме вообще разговоры не в чести. Здесь объясняются жестами — старуха и девочка. Похоже, они вообще обходятся без слов, но все понимают: чем в данный момент следует заняться, когда идти в школу, когда ложиться спать. Я и сам им уподобляюсь. Знаю, когда по утрам пора пить кофе, когда начинать работу, когда ужинать. На ночь просто киваю. В этом доме жизнь — как немое кино.
Как я понимаю, тебя все устраивает.
Так и было. Но вчера вечером, когда они пошли наверх спать, я заглянул на кухню. Там горел свет. И я увидел рисунок, сделанный ею — девочкой — в альбоме. [Задумывается.]
Эндрю? Ты там?
Она здорово рисует, в таком возрасте это большая редкость. Просто великолепно. Причем сюжеты — исключительно цирковые. Акробаты, воздушные гимнасты, прыгуны на батуте, эквилибристы. Девушки в балетных пачках гарцуют стоя на лошадях. Крошечные, точеные фигурки.
Эндрю?
Идут. Разъединяюсь.
Глава восьмая
Ладно, раз уж вас так интересует моя студенческая жизнь: я даже предположить не мог, что он станет моим соседом по комнате. Одна его фамилия чего стоила. А я всецело зависел от программы финансовой помощи студентам. Но в колледже поблажек не делали никому: зачислен на первый курс — и все дела. Он смеялся над моей неотесанностью. Мы с ним, две белые вороны, частенько попадали во всякие переделки. [Задумывается.] Только выкрутимся из одной — и тут же влипнем в другую.
А что это за случай с горелкой Бунзена?
Наша берлога была центром студенческой тусовки. У нас вечно кто-нибудь околачивался. В основном, конечно, ребята тянулись к нему, но я тоже стал известной фигурой — в качестве, так сказать, бесплатного приложения. Наверное, в какой-то момент до меня дошло, что без него я — ноль без палочки. Потому что он — это он, я а — это я. Однако при всем том я умудрялся хорошо учиться, и его это бесило. Стоило мне присесть за письменный стол, чтобы подзубрить материал к экзамену, как он начинал изводиться и тянул меня в бар. Надо отдать ему должное: шатаясь вместе с ним по злачным местам, я научился общаться с девушками и к третьему курсу закрутил довольно серьезный роман. Но рядом с ним я был обречен оставаться вечным клоуном и лезть из кожи вон, чтобы его развеселить. Не только я — другие парни тоже перед ним прогибались. А он время от времени, накачавшись пивом, обнаруживал низменную сторону своей натуры, потому что характер у него был с гнильцой. [Задумывается.] От дурачества он порой переходил к оскорблениям. Или унижениям. Учился он из рук вон плохо, книжек вообще не открывал. Приложи он хотя бы минимум усилий — дело пошло бы иначе. А у него что ни день вспыхивал новый конфликт.
