– Расскажешь нам, Давид? – спрашивает Консуэло.
Мальчик решительно качает головой.
– Тогда на том и порешим, – говорит Консуэло. – Спасибо, Инес, спасибо, Симон, за ваш совет касательно сеньора Арройо и его Академии. Если решите нанять учителя сыну, я уверена, мы сможем помочь с оплатой.
Они собираются уходить, и Консуэло отводит его в сторону.
– Необходимо приструнить мальчика, Симон, – говорит она вполголоса. – Ради его же блага. Вы понимаете, о чем я?
– Понимаю. Поверьте, в нем есть и другая сторона. Он не всегда такой самонадеянный. И у него славное сердце.
– Какое облегчение, – говорит Консуэло. – Теперь вам пора.
Пробиться в Академию – или бывшую Академию – оказывается делом небыстрым. Он звонит в колокольчик, ждет, звонит еще раз, и еще, и еще, затем принимается стучать – сперва костяшками пальцев, но потом и каблуком ботинка. Наконец он слышит какую-то возню внутри. Ключ поворачивается в замке, дверь открывает Алеша, вид у него растрепанный, будто его только что разбудили, хотя уже давно миновал полдень.
– Добрый день, Алеша, помните меня? Отец Давида. Как вы? Маэстро дома?
– Сеньор Арройо – в музыке. Если хотите его видеть, придется подождать. Вероятно, долго.
Студия, где преподавала Ана Магдалена, пуста. Кедровый пол, который когда-то полировали юные стопы в бальных туфлях, утратил блеск.
– Я подожду, – говорит он. – Мое время не имеет значения. – Он идет за Алешей в трапезную и усаживается за один из длинных столов.
– Чаю? – спрашивает Алеша.
– Не отказался б.
До него долетают тихие фортепианные переливы. Музыка затихает, возобновляется, вновь затихает.
– Говорят, сеньор Арройо хотел бы открыть Академию заново, – говорит он, – и что вы, возможно, тоже будете немного преподавать.
– Я буду преподавать блок-флейту и вести младший танцевальный класс. Таков план. Если мы откроемся заново.
– То есть танцевальные классы все же останутся. Я так понял, что Академия сделается в чистом виде музыкальной. Академией исключительно музыки.
– За музыкой всегда есть танец. Если слушать внимательно, если отдаваться музыке, душа внутри нас начинает танцевать. Это один из краеугольных камней философии сеньора Арройо.
– И вы этой философии верите?
– Да, верю.
– Давид, к сожалению, не вернется. Он хочет, очень хочет, но его мать категорически против. Сам я не знаю, что и думать. С одной стороны, к философии Академии, которую вы разделяете, относиться серьезно я могу лишь с трудом. Надеюсь, вы на меня за это не обижаетесь. В особенности ко всякому астрологическому. С другой стороны, Давид привязался к Арройо, особенно к памяти Аны Магдалены. Глубоко привязался. Он за нее цепляется. Не отпускает.
Алеша улыбается.
– Да, я заметил. Поначалу он ее испытывал. Видели бы вы это – как он испытывает людей, утверждает в них свою волю. Он попытался ей приказывать, но она это терпеть не стала – ни на миг. «Пока ты под моей опекой – будешь делать, как я говорю, – сказала она ему. – И нечего так на меня смотреть. Твои взгляды надо мной силы не имеют». С тех пор он больше никогда эти свои фокусы ей не устраивал. Он ее уважал. Он ей подчинялся. Со мной другое дело. Он знает, что я мягкий. Ну и ладно.
– А одноклассники его? Они тоже по ней скучают?
– Все юные любили Ану Магдалену, – говорит Алеша. – Она с ними была строга, требовательна, но они ей были привержены. После ее ухода я изо всех сил старался их беречь, но вокруг слишком много всего болтают, и родители, конечно, приехали и забрали их. Поэтому наверняка сказать, насколько сильно их задело, я не могу. Это была трагедия. Вряд ли можно ждать, что дети способны пережить такую трагедию незатронутыми.
– Вряд ли, да. Дело еще и в Дмитрии. Их все это, наверное, потрясло. Дмитрий был у них большим любимцем.
Алеша собирается ответить, но тут дверь в трапезную распахивается, и вбегают возбужденные Хоакин и его брат, а через миг за ними появляется незнакомка – седовласая женщина, опирающаяся на клюку.
– Тетя Мерседес говорит, что нам можно печенье, – говорит Хоакин. – Можно?
– Конечно, – говорит Алеша. Неловко представляет их друг другу: – Сеньора Мерседес, это сеньор Симон, отец одного из мальчиков из Академии. Сеньор Симон, это сеньора Мерседес, из Новиллы, навещает нас.
Сеньора Мерседес, тетя Мерседес, протягивает ему костлявую руку. В ее тонких орлиных чертах и землистом цвете лица он не усматривает никакого сходства с Аной Магдаленой.
– Мы не будем вам мешать, – говорит она голосом столь низким, что едва ли не каркает. – Мальчики лишь заглянули перекусить.
– Вы нам совсем не мешаете, – отвечает он, Симон. Это неправда. Он хотел бы еще послушать Алешу. Этот молодой человек производит на него немалое впечатление, в хорошем смысле слова, – своей серьезностью. – Я тут прохлаждаюсь, жду встречи с сеньором Арройо. Алеша, вы, может, скажете ему, что я его жду?
Сеньора Мерседес со вздохом опускается на стул.
– Ваш сын не с вами? – спрашивает она.
– Он дома со своей матерью.
– Его зовут Давид, – говорит Хоакин. – Он лучший в классе. – Они с братом уселись на дальнем конце стола, перед ними – банка печенья.
– Я пришел обсудить с сеньором Арройо будущее моего сына, – объясняет он Мерседес. – Его будущее и будущее Академии, после недавней трагедии. Позвольте сказать, насколько сильно нас всех потрясла смерть вашей сестры. Она была исключительным педагогом и исключительным человеком.
– Ана Магдалена не сестрой мне была, – говорит Мерседес, – моя сестра, мать Хоакина и Дамиана, умерла десять лет назад. Ана Магдалена… была… второй женой Хуана Себастьяна. Арройо – сложная семья. К счастью, я в этой сложности не участвую.
Разумеется! Дважды женат! Какая глупая ошибка с его стороны!
– Приношу извинения, – говорит он. – Сказал, не подумав.
– Но, конечно, я знала ее, Ану Магдалену, – невозмутимо продолжает сеньора Мерседес. – Она недолгое время даже была моей ученицей. Так она познакомилась с Хуаном Себастьяном. Так она вошла в нашу семью.
Его глупая ошибка, похоже, открыла врата старым неприязням.
– Вы учили танцу? – говорит он.
– Я учила танцу. И учу до сих пор, хотя вы бы такого не подумали, глядя на меня. – Она постукивает по полу клюкой.
– Признаюсь, по мне, танец – своего рода иностранный язык, – говорит он. – Давид уже устал мне объяснять.
– Тогда зачем, скажите на милость, отправлять его в Академию Танца?
– Давид сам себе хозяин. Мы с его матерью не имеем над ним власти. У него приятный голос, но петь он отказывается. Он одаренный танцор, но для меня не танцует. Нет – и всё. Говорит, я не пойму.
