Прости, моя родненькая, я исправлюсь.
У нас недавно был Первомайский парад. Было много техники, людей, в том числе военных. Катя, когда такая масса орудий, танков, другого транспорта и вооруженных солдат идет по площади и земля аж дрожит, когда чеканят шаг тысячи ног, тогда понимаешь, как сильна наша Родина, как трудно нас победить.
А сегодня нас отправляют по новому назначению. Погода прекрасная и ехать будет очень хорошо.
Обнимаю тебя, моя сестреночка, скучаю по твоим голубым глазкам.
16.5.1940
Сестра Екатерина! Прости глупого старого брата, что он тебя задел. Но я вовсе не считаю тебя ребенком. Если назвал, как ты пишешь, «сестреныш», «умненькая» (если честно, я этого не помню), то не для того, чтобы поиздеваться (как тебе это пришло в голову???), а просто от теплых чувств к тебе.
И что плохого в слове «умненькая»? Считаешь, что это мало умная? Нет, ты умная много. И я этим горжусь.
Ну вот, сестра Екатерина, теперь докладываю.
Мы теперь в летнем лагере, в палатках. Каждый день много занимаемся.
Бываем и в городе. Это довольно большой город. Мы с моим другом Сашей вчера там были, ели мороженое и катались на трамвае.
Ты еще обиделась, что я твои глаза назвал голубыми, а они серые. Катя, человек иногда сам себя неправильно видит. Я всегда считал, что у меня как раз серые глаза, пока одна женщина не сказала, что они голубые. Я после этого посмотрел в зеркало и с удивлением увидел: да, в самом деле, голубые!
Такие вот бывают дела, сестра Екатерина.
12.6.1940
Катя (если тебе только так нравится), ты меня запутала. И так тебе плохо, и так не нравится. Попытался написать серьезно, а ты решила, что я еще больше издеваюсь. Даже когда написал, что мы с другом катались на трамвае. Как дети. Но дело в том, что у нас мало развлечений, и прокатиться на трамвае после напряженных занятий – огромное удовольствие. Так что, как видишь, никаких издевательств.
Может, я немного шутил, но, если ты не велишь, не буду.
Буду писать максимально серьезно. С условием, если позволишь себя называть хотя бы Катюшкой. Идет?
Ты требуешь, чтобы я подробно описывал тебе, где я нахожусь и к чему мы готовимся. Но это ведь секретные данные. Хотя, если честно, мне кажется, они всем известны.
Я отправлю это письмо обычной почтой, в обычном конверте, когда найду почтовый ящик. На обратный адрес не обращай внимания, меня там уже не будет.
Мы сейчас выдвигаемся к границе с Румынией. Мы собираемся освобождать Бессарабию, которая входила раньше в СССР, а до революции была частью России. Румын там нет, только молдаване, украинцы, русские, евреи и другие. Нам это говорят на политзанятиях, но я и так об этом знаю из газет. И ты, наверно, уже знаешь.
Мы совершаем длительные пешие переходы, устаем, поэтому пишу коротко (а то и на это обидишься).
Обнимаю тебя (это-то можно?), твой любящий брат.
Жаль, что ты пока не можешь мне ответить: неизвестно, куда писать.
24.7.1940
Родная Катюшка, я не мог тебе написать раньше. Вернее, мог, но трудно было отправить письмо.
То, что я мог бы тебе сообщить о важных событиях, ты и так знаешь из газет и радио. Я горжусь тем, что освобождал Бессарабию. Нас встречали цветами, хлебом, молоком и фруктами. Румынские пособники империалистов испугались нашей мощи и капитулировали. Я опять не принял участия в боевых действиях, хотя был к этому готов. Но я чувствую, что все еще впереди.
Я учился в полковой школе (это уже третья учеба), мне присвоено звание сержант. Можешь гордиться.
Я сейчас первый номер пулеметного расчета, много веду политической работы по поручению командира, который оценил мое умение объяснять. Мне это действительно удается.
Твой любящий брат Владимир.
12.8.1940
Катюшка, привет!
Я уже далеко от прежнего места службы. Но зато ближе к центру нашей Родины.
На мое знание немецкого языка никто раньше не обращал внимания. Я писал в анкетах, что владею свободно, но это пока не пригождалось. И вот меня вызвали в штаб и сказали, что направляют на курсы переводчиков.
Я здесь уже две недели.
Оказалось, что мой немецкий лучше, чем у многих. В Энгельсе никого не удивишь, если русский человек на немецком говорит, как на родном, да еще при этом различает разные диалекты. Кстати, очень немногие знают, что такое наша республика, где она находится (только слышали, что где-то на Волге), я им рассказываю.
Мы занимаемся каждый день, но при этом продолжаем нести воинскую службу: строевые занятия, караулы, наряды и т.д.
Но главное: я узнал, что эти курсы приравниваются к училищу, то есть я становлюсь лейтенантом и продолжаю службу без угрозы увольнения в запас, как я и хотел.
Катя, я, как и ты, ничего не знаю про папу. Послать запрос не могу, зря ты считаешь, что мне это легче. Наоборот, труднее. И тебе я этого не советую. Давай надеяться, что он скоро вернется. Сейчас как никогда нужны хорошие производственники-специалисты, а он у нас таким и был.
Обнимаю тебя, сестреныш.
Я нарочно так тебя назвал, потому что ты сердишься, а мне нравится, как ты сердишься.
12.9.1940
(открытка)
Катя, некоторое время ты не будешь получать от меня писем. Я не знаю сколько.
Крепко обнимаю, целую.
Больше ничего написать не успеваю.
Не забывай меня, а я тебя помню каждый день. Смотрю на твою фотографию.
Крепко обнимаю и целую, моя Катюшка!
Твой навсегда брат В. Смирнов.
24.3.1941
[39]
Здравствуй, Павел, мой дорогой товарищ!
Как видишь, я вернулся к своему дневнику.
Кажется, немного времени прошло, но до чего же смешно читать то, что я писал школьником! Правда, многое изменилось в жизни страны и в моей жизни. Время движется все быстрей, за месяц происходит всего столько, сколько в каком-нибудь XIX веке случалось за год.
Я опять живу в Энгельсе, продолжаю службу в новом качестве
[40]. Может быть, это не совсем то, что я предполагал, то есть участие в боевых операциях, но это еще не исключено, а пока я не имею права чураться никакой работы.
