Каждый вечер я приходил к Лене и докладывал о результатах работы. Иногда завязывался разговор. Помню, мы сидели у пруда вечером, на самодельной скамье, сделанной из двух пеньков и доски, смотрели на тихую воду, на небо, где появились первые звезды, и Леня сказал:
– Все-таки не понимаю, как это – Вселенная бесконечна? То есть теоретически да, а представить не могу. Мне кажется, где-то все-таки какая-то стена. Или что-то вроде стены. Такой огромный шар вокруг нас. Оболочка.
– Но за оболочкой тоже что-то есть.
– А если ничего? Пустота?
– Но пустота – не конец. Пусто, пусто, а потом, может, опять огромный шар, вроде нашего. И даже если шара нет, пустота есть. И она бесконечная. Как может кончиться то, чего нет?
Леня засмеялся и с уважением сказал:
– Ты интересный человек, Витя!
Я опустил голову, ковыряя веткой в земле.
Был счастлив похвалой Лени и носил в себе это счастье несколько дней. Вернее, не носил, а будто обсасывал конфетку, которая не кончалась. Вроде Вселенной.
Однажды вечером я долго искал Леню по всему лагерю, чтобы похвастаться очередными успехами. И нашел на той самой скамье у пруда. Раза три я сюда заглядывал, не было, и вот – сидит. Не один, а со взрослой девушкой лет тринадцати-четырнадцати.
Я встал перед ними, начал говорить. Леня слушал и кивал. Девушка смотрела на меня с презрением. Я точно это запомнил. Не с досадой, не со злостью, не с нетерпением, именно – с презрением. Будто высокомерно недоумевала, как я посмел, убогий и мелкий, помешать своим глупым детским разговором их важной беседе.
Она не выдержала, перебила меня:
– Мальчик, все всё поняли, а теперь – на горшок и спать!
Я онемел. Я ждал, что Леня заступится, упрекнет ее. Скажет, что я не мальчик, а интересный человек. Но Леня только усмехнулся и сказал:
– Ладно, в самом деле, иди. До завтра.
Я воспринял это как предательство и оскорбление.
На другой день отдал ключ от библиотечной комнаты вожатой и сказал, что больше книгами заниматься не буду. Ждал, что Леня потребует объяснений. Но он не потребовал. Он, как и раньше, по утрам и вечерам стоял у знамени, козырял начальнику лагеря или старшему вожатому и о чем-то докладывал. В его жизни ничего не изменилось.
А в библиотеку, кстати, стали ходить чаще. Не потому, что я приучил к книгам, просто к концу смены всем поднадоели эти зарядки, построения, горны и бодрая пионерская музыка, с утра до вечера звучавшая из репродуктора на столбе, хотелось взять книгу, куда-нибудь забиться и почитать в одиночестве.
Гена попытался опять стать моим лучшим другом, я буквально бегал и прятался от него. Сидел с книгой в кустах, в камышах возле пруда. Один раз, помню, заплакал. Наверное, просто очень уже хотел домой.
И с радостью покинул лагерь.
Прошел месяц после лагеря, кончилось лето, начались занятия, и вдруг объявился Гена. Он ждал меня возле школы. Найти было нетрудно, я же говорил ему, где учусь. А он жил в районе, который назывался (и называется до сих пор) Стрелка. Полчаса троллейбусом, не лень ему было тащиться!
Я из вежливости обрадовался. Думал: поговорим, кое-что вспомним – и до свидания. У других так и бывало с летними лагерными друзьями.
Но нет, Гена увязался до дома, а потом оказался и в квартире, я разогрел котлеты, ел сам и кормил его, он что-то рассказывал – о своей школе, об учителях и учениках. Хихикая и описывая всякие подробности.
Я слушал и думал: почему Гена, который мне не нравится, стал моим другом, а Леня, который мне очень понравился, не стал? И что теперь, я так и должен уступать Гениной дружбе? Это же просто нечестно – и по отношению к нему, и по отношению к себе.
Думать-то думал, но ничего не сказал. Мы сыграли пару раз в шахматы, посмотрели телевизор, потом Гена наконец ушел, пообещав, что через неделю опять приедет.
И начал приезжать регулярно. Хорошо, что у него тоже был телефон, поэтому он звонил и предупреждал. Иногда я что-нибудь придумывал: болею, занят, надолго ухожу, чаще не получалось, потому что рядом были родители, а при них врать я не умел. Да и не дали бы.
И так тянулось месяца три. Он приезжал, мы играли в шахматы, он рассказывал про свою школу, все это было страшно скучно, а я никак не мог решиться задать простой вопрос: «Зачем я тебе нужен?»
Вчера вот тоже позвонил, сказал, что заедет после школы часа в четыре.
Можно было, конечно, уйти, но что толку? Гена сядет у подъезда и будет ждать моего возвращения, как уже бывало. Не блуждать же нарочно до ночи.
И я решил, что, когда приедет, скажу ему все начистоту. Что очень занят или еще что-нибудь. Чтобы его не обидеть. Поэтому извини, до свидания, в другой раз пообщаемся. А если не поймет, придется напрямую. Какими словами, еще не придумал.
Но вместо этого сижу на полу у двери и не открываю.
А он все звонит.
А теперь еще начал и стучать.
Звонил по три раза и стучит тоже три раза. Тук-тук-тук. Стоит, вслушивается, сопит, и опять – тук-тук-тук.
Я встал, бесшумно отодвинул заслонку от глазка, посмотрел.
Искаженное длинное лицо Гены.
Взгляд куда-то в сторону. Бессмысленный.
Странно выглядит человек, когда за ним наблюдают, а он не знает. Он выглядит глупым. Я взял это на заметку, чтобы самому таким не казаться. Надо всегда быть в форме.
Я закрыл глазок.
И тут же: тук-тук-тук.
И голос:
– Вить, ты дома?
Нет, он не глупый, он просто тупой.
Возьму вот и отвечу: «Да, я дома!»
А он спросит: «А чего не открываешь?»
А я скажу: «Не хочу!»
Но он тогда спросит: «Почему?»
А я скажу: «Потому что ты мне надоел!»
Тишина за дверью.
Может, ушел?
Приоткрываю глазок.
Нет, стоит.
И опять звонок.
А потом стук.
А потом:
– Вить, ты глухой, что ль?
И я открываю.
– Спал, что ли? – спрашивает Гена.
– Да. Проходи, – говорю я.
ЗАПИСКА
(1969)
Я пришел первым, сидел в пустом классе и смотрел на дверь.
Недавно у нас появилась Вера, девочка с темными короткими волосами, синими глазами и пятнами румянца на щеках – такими же, какими страдал и я. То есть она-то не страдала, она была из-за них еще красивее. Я влюбился.
Я постоянно в кого-то влюблялся. До школы в девочку Таню из соседнего дома, которая целыми днями возилась с подругами в кустах за сараями, играла в куклы и крошечную посуду. Однажды они нарвали травы, налили воды в кастрюльку, размешали и сказали, что суп. Предложили мне угоститься. Я взял ложечку, начал черпать и есть. Никто не смеялся, соблюдая правила игры. Я съел все – и это свидетельство того, что уже тогда был готов на многое ради женского пола. Таня спросила: «Ну что, муж, доволен?» Подруги захихикали из-за взрослого и нескромного слова «муж», а Таня оставалась серьезной, она хозяйственно мыла посуду и вытирала тряпочкой. Я обмирал, глядя на нее.
