Так я думал.
А в желудке уже начало теплеть предчувствием, в голове что-то уже мелькнуло, как лучик солнца из-за сплошных туч. Я как бы заглянул в предстоящее неминуемое блаженство. Рука дрогнула, она готова была отдать поводок.
Но голос мой поспешно сказал:
– Обойдешься, мудак!
Нарочито грубо сказал, оскорбил, чтобы не было пути к отступлению. Сам сказал, без участия ума.
А я, если уж что-то гордое скажу, даже пусть это дурь, от этого не отказываюсь. Гонор дороже жизни.
И ухожу.
Без надежды и упования, но на мгновенье счастливый. И я это потом не раз отмечал: моменты счастья накатывают именно когда тебе почти невыносимо плохо. Бывает, они возникают по какой-то конкретной причине, но чаще сами по себе, ниоткуда.
Иду, слышу, как они там дружелюбно переругиваются.
И вдруг громко – ее голос:
– Да ладно, идите сюда, угощайтеся!
Я замедляю шаги.
Голос мужчины подтверждает:
– Давай, подруливай!
Я останавливаюсь, поворачиваюсь, улыбаюсь моим спасителям, лучшим на свете людям. И говорю:
– Нет, спасибо.
НОЖИ
(1988)
Я прохаживаюсь у дверей ювелирного магазина «Кристалл», поглядывая на часы, будто кого-то жду. Для конспирации.
На самом деле караулю тех, кто придет сдавать в скупку серебро. Оно мне нужно для изготовления рукояток ножей.
То было время великого безденежья, и многие расставались с последними фамильными реликвиями. Антикварный магазин, единственный на город и, естественно, государственный, был забит дореволюционной мебелью, напольными и настенными часами, фарфором, бронзой, картинами и коврами. В букинистическом полки ломились от фолиантов в старинных златотисненых переплетах. В ювелирные же, где была скупка, тащили золотишко и столовое серебро – ложки, ножи, вилки, и полными кувертами, и поврозь. В антикварном это сначала тоже принимали, но потом стали отказывать: предложение превысило спрос. Пришлось сдавать как лом. Удивительно, сколько всего сохранилось, несмотря на большевистские реквизиции и все последующие катаклизмы, включая голод, когда золотой перстень меняли на стакан муки или десяток яиц. Впрочем, многое шло мимо государства, по рукам – от бывших дворян, купцов и мещан кому попало, а от тех, кому попало, еще дальше. Так и сохранилось.
История с ножами началась так. Зашел Мартын, бывший одноклассник, оставшийся таким же дурковатым, каким был в школе. Но при этом, имея способности к рисованию, он закончил, как и я, художественное училище и умудрился даже, а это уже в отличие от меня, заделаться кандидатом в члены Союза художников: дурковатость оказалась не помехой практичной изворотливости. С Мартыном был угрюмый мужчина: круглая бритая голова, золотой зуб, татуировка на руке – как есть зэк, бывалый сиделый тип. Я не удивился: в ту пору разные слои общества бурно взаимопроникали, директора предприятий что-то перетирали с криминальными авторитетами в ресторанах, комсомольцы из райкомов задружились со спекулянтами и перекупщиками, партийные боссы пожимали руки кооператорам, забыв коммунистическую неприязнь к коммерческой деятельности, да и каждый человек стал шире распространяться в чуждые ранее области жизни: кто приторговывал, кто приворовывал, кто занимался извозом на своей, нажитой непосильным трудом, машине. Недаром появился анекдот про учительницу, которая подрабатывала по вечерам валютной проституткой, а на вопрос, как она дошла до жизни такой, отвечала: «Повезло!»
Жена моя Галина Григорьевна, сама учительница, очень не любит таких анекдотов. И современного юмора в целом. Она ничего современного не любит, считая, что настало время конца советской школы, а следовательно, конца всего.
Круглоголовый зэк увидел мои поделки, в том числе пару ножей-финок с серебряными рукоятками, я сделал их года два назад – всегда любил холодное оружие. Зэк уважительно подержал один нож, другой, попробовал ногтем остроту, спросил о цене. Я нагло заломил, он легко согласился. Купил и ушел. А вскоре Мартын, ликуя, сообщил: есть люди, готовые покупать мои ножи в неограниченном количестве. Кому-то они очень понравились. Особенно – что рукоятки из серебра.
Очень деятельный, он тут же добыл где-то муфельную печь, к ней понижающий трансформатор, буру, огнеупорную глину и все прочее, что нужно для плавки и формовки серебра. Взялся доставать и само серебро, пошел к «Кристаллу», но вернулся ни с чем. Я понаблюдал, как он пытается перехватить сдатчиков, и понял, в чем ошибка. У Мартына был вид авантюриста, барыги, человека, предлагающего очень выгодную сделку, но при этом явно криминальную. Наш же человек каков? Наш человек таков, что даже при совершении криминальной сделки хочет видеть в партнере и чувствовать в себе благопристойность, а совершаемое оправдывать вынужденностью. Не корысти ради, а волею обстоятельств. Пришлось мне взять это на себя. И процесс пошел, мы регулярно сдавали заказчикам небольшие партии ножей, получая приличные деньги. Пятьдесят на пятьдесят: я как творец и производитель, Мартын как организатор и связующее звено. Я мог бы отжать себе и больше и знал, что Мартын согласился бы, однако меня устраивало это равное разделение не только денег, но и вытекающей из этого ответственности. Оно отчасти успокаивало мою совесть, которая из каких-то глубин задавала иногда вопросы: понимаю ли я, кто и зачем покупает эти ножи. Вряд ли ведь для коллекции, очень не исключено, что ими кого-то режут. Я мысленно отвечал, что зарезать и гвоздем можно. Ежели человек мастерит топоры, он не отвечает за то, что кто-то будет ими рубить не дрова, а людей.
И вот стою, чего-то жду, как пелось в какой-то песне тех времен. Сыровато, холодно, осень, середина недели, посетителей мало.
Идет молодая женщина с усталым и бледным лицом. Быт заел, ленивый муж замучил, понадобились деньги. Она медлит у двери, вопросительно смотрит на меня. Я смотрю гостеприимно, но не подхожу. Она подходит сама:
– Извините, вы серебро не покупаете?
Мне этот вопрос не нравится. Уж очень как-то прямо. Вдруг подстава какая-нибудь?
– С чего вы взяли? – спрашиваю с удивлением, с нотками гражданской обиды.
– Подруга сказала, что… Она вас описала, это ведь вы?
А женщина вполне ничего. Пожалуй, красивая даже, если бы ей еще отдохнуть и получше одеться. Под плащом угадываются стройные формы. Да, я женат, но давно и привычно неверен жене, и мне всегда мало.
Но я осторожничаю.
– Что за подруга?
Она описывает подругу. Действительно, была такая несколько дней назад. Я говорю с женщиной, а сам рассеянно глазею по сторонам – так обычно себя и ведут матерые барыги. Не проявлять лишнего интереса к клиенту и товару, сбивать цену.
Говорю ей:
– Я этим не занимаюсь, просто бабушка просит сервиз восстановить. У вас что?
– У меня целый набор, – она приподнимает пакет, который держит в руке. – Шесть ложек, шесть вилок, шесть ножей, всего по шесть.
